сопротивляться своему чувству, а значит и ее болезни, он сам теряет душевное здоровье или, по крайней мере, уважение к себе.

Психоаналитик рассчитывает на другое: любовь приносит не болезнь врачу, а излечение пациенту. Чувства больных людей по меньшей мере незрелы, но лишь через сильные чувства способны они войти в новый контакт с миром здоровых людей, и долг психоаналитика – воспринимать эти чувства, терпеть их, анализировать и годами обсуждать с пациентом. Страсти пациента – неизбежная и даже желанная реальность, необходимый элемент работы аналитика. Но, согласно духу и букве психоаналитического метода, сексуальные отношения психоаналитика с пациентом или пациенткой невозможны. На них наложен профессиональный запрет. Психоанализ не должен использоваться как средство сексуального удовлетворения любой из сторон.

Сформулированное Фрейдом, это требование могло нарушаться на практике, но мало кем подвергалось сомнению или критике; то был один из главных принципов психоаналитического метода. 9 марта 1909 года Фрейд сообщил Юнгу, что у него «тоже есть новости о пациентке, благодаря которой Вы познакомились с невротической неблагодарностью отвергнутой женщины». Один из венских психиатров, Мутман, приходил к Фрейду рассказать о женщине, которая представилась ему как любовница Юнга. «Мы с ним оба решили, что ситуация совершенно иная и что единственным ее объяснением является невроз информанта».

Фрейд не жалеет слов, чтобы утешить любимого ученика, попавшего в трудную, но, впрочем, обычную для «нашего ремесла» ситуацию: «Быть израненным и оклеветанным самой любовью, с которой мы работаем, – таковы издержки нашего ремесла, и мы, конечно, не откажемся от него по причине этих издержек». Разве можно быть в сделке с дьяволом и бояться огня? – цитирует Фрейд Гёте, называя его «Вашим дедом»: существовала легенда, что Юнг – потомок Гёте. И еще Фрейд утешает ученика тем, что приглашает его «дорогую супругу» на обед.

На этот раз Юнг отвечает без промедления. «Дорогой профессор Фрейд, я должен сразу Вам ответить. Ваши добрые слова успокоили и ободрили меня. Вы можете быть уверены, не только сейчас, но и в будущем, что ничего подобного тому, что у Вас было с Флиссом, не случится со мной… я не изменю психоанализу», – уверяет он, хотя Фрейд пока что его в этом и не подозревает. «Последние полмесяца дьявол изводил меня невротической неблагодарностью», – зачем-то добавляет он, используя только что употребленную Фрейдом формулу.

Учитель писал о «невротической неблагодарности отвергнутой женщины», а ученик – о подобных чувствах к нему самого дьявола. Выражение довольно неудачное: почему дьявол должен быть благодарен Юнгу, да и может ли тот быть невротиком? Подстановка, конечно, выражает подлинные чувства Юнга к этой женщине, которая для него сейчас подобна дьяволу. Впрочем, женщины-то никакой нет: «История, которую распространяет Мутман, для меня звучит по-китайски. У меня никогда не было любовницы и я самый безупречный из супругов. Можете представить себе мою яростную моральную реакцию! Я просто не могу себе представить, как это может быть. Не думаю, что это та же дама. Такие истории приводят меня в ужас».

Юнг, похоже, фальшивит. Он, наверное, знает, что слухи идут о связи его с той самой женщиной, о которой он только что поторопился сообщить учителю. И хорошо, что сам успел: а не почувствовал бы опасности, конечно, и не сообщил бы. Ему есть чего бояться, и именно поэтому он, вроде не имея для того оснований, вспоминает столь болезненный для Фрейда разрыв с другом его молодости Вильгельмом Флиссом и наивно обещает, что с ним, Юнгом, ничего подобного не случится. Фрейд наверняка обратил внимание на ошибки стиля и чувств своего «наследного принца».

Прошло немало времени – два с лишним месяца с тех пор, как Фрейд получил первые известия о скандальном романе Юнга со своей пациенткой, и вот 30 мая 1909 года он получает такое письмо:

«Дорогой профессор Фрейд! Я была бы крайне благодарна Вам, если бы Вы могли дать мне короткую аудиенцию. Речь идет о деле, крайне важном для меня и, вероятно, интересном для Вас. Если это возможно, я прошу заранее информировать меня об удобном для Вас времени, поскольку я работаю интерном в больнице и мне нужно будет договориться о замене во время моего отсутствия. Вероятно, Вы думаете, что я навязчивая любительница знаменитостей, которая хочет потрясти Вас каким-нибудь жалким школьным проектом в надежде „перевернуть мир“ или что-то в этом роде. Поверьте, не это приведет меня к Вам. Мое положение крайне щекотливое.

С глубоким уважением и в ожидании Вашего ответа С. Шпильрейн».

Шпильрейн, видимо, за свою жизнь за границей не раз сталкивалась с одним из «русских стереотипов» – ожиданием западных людей, что все русские хотят переделать мир, и посчитала нужным сразу заявить Фрейду, что у нее другие интересы. Это ей не помогло.

Как раз в это время Юнга посещает Михаил Асатиани, молодой московский психиатр, увлеченный психоанализом, но жалующийся на отсутствие терапевтических результатов. Юнг пишет Фрейду, что неэффективность Асатиани, кроме несовершенства его искусства, связана с «особенностями русского материала, где индивид так же мало дифференцирован, как рыба в стае. Там первым делом надо решать проблемы, связанные с массами». Впрочем, Асатиани не знал немецкого и разговор шел через переводчика, что вызывало у Юнга, по его признанию, особенное утомление.

Была ли переводчицей Сабина? Уверенно сказать нельзя, в Бургольцле были и другие русские. Но состояние Юнга – утомление от перевода, раздражение по поводу русских вообще – вызвано развивающейся ситуацией. Интересно, как совпал взгляд Юнга на Россию с идеями тех, кто, подобно большевикам, тоже считал, что в России первым делом надо решать проблемы, связанные с массами. Впрочем, как раз в эти дни Юнг с женой переезжают в новый дом на берегу тихого швейцарского озера, где проживут всю жизнь. Поздравления Фрейда вряд ли его порадовали:

«Дорогой друг! Ура Вашему новому дому. Я мог бы кричать это громче и дольше, если бы не знал, как Вы, швейцарцы, не любите эмоциональных эффектов. Разумеется, я понимаю Ваше молчание и даже сейчас оставил бы Вам больше времени, если бы другое письмо – я прилагаю его – не дошло до меня одновременно с Вашим. Ведьма! Кто она такая? Болтунья, сплетница, параноичка? Если Вы что-нибудь знаете об авторе или имеете по этому поводу какое-то мнение – отправьте мне короткую телеграмму. В ином случае не утруждайте себя. Если я не услышу ничего от Вас, я буду считать, что Вам ничего не известно. Ваш русский (я вновь восхищаюсь Вашим терпением или, скорее, смирением), вероятно, носится с какими-нибудь утопическими идеями о терапии, которая спасет мир, и чувствует, что его работа