Больше не тянет к ней, да! Теперь мне это попросту противно, а что противно нравиться не может. Интересненький экспериментик вышел”.

Он ещё раз для проверки посмотрел на Инессу, но его только мутило, хотелось отвернуться и оставить девушку в покое. “Не ожидал, а тут — работает. Лекарство работает! Во дела!” Хотя вместо радости он чувствовал блевоту. В течении школьного дня он по привычке несколько раз косился в её сторону, но это так не сбивало с настроя и не приводило в негодность образовательный процесс. Всё. Ему от неё просто воротит, он презрительно дал ей новое название: не “лучшая девушка в моей жизни”, а всего-навсего “фертильная самка” (хвастался сам перед собой Сергей новыми словечками) или ещё лучше — “катализатор дофамина”. Согласитесь, если назвать так возлюбленную, происходит некоторый диссонанс. А что поделаешь, так оно и есть. Вечером он, отмечая свой успех, записал в дневнике «Как всё начиналось», что теперь это официальный конец. Вот так вот необычно Сергей Колязин нашёл выход из своей проблемы.

Приходившие по инерции от прошлой жизни образы стали покрываться чёрной матовой порчей. Милые и до боли знакомые чёрточки лица больше не вдохновляли и не вызывали нежный трепет, коий обычно сопровождал подобное. Теперь всё стало ему ясно и противно. Поддаваться на зов мозга подкрепляемый какой-то там перактой Сергей не собирался. Он скоренько себя реабилитировал в своих глазах и поднял загнанную самооценку. Правда, было в этом что-то странное. Какое-то ощущение искусственности. Он решил, что всё налаживается, тем более остались жалкие две недели и всё — каникулы!

Он хотел обрадоваться, что так выпутался ловко, да как-то, было спокойно, но не радостно. Поделиться не с кем. Может с Валерой? Вот ещё. С Максимом из ансамбля? Тоже не очень. Елена? Как можно! Алёна Витальевна? Не зачем её беспокоить. Вместо этого Сергей углубился в философские размышления, вернее, он не хотел в них зарываться, так получалось само собой. Старые вопросы требовали новых ответов: “Есть, грубо говоря, к примеру, гормоны любви. Они выделяются. Как мозг понимает, когда это нужно? Ну, скорее всего, в нём заложены алгоритмы, не буду же я перевозбуждаться при виде белки или пенька в лесу? С этим ясно — особь противоположного пола, в норме, достигшая периода, когда её можно оплодотворить. Критерии для отбора или, проще говоря, красота, не что иное, как набор внешних качеств, на основе которых мозг определяет, что партнёр здоров, достаточно молод и так далее. Выходит так, что запасть с большей вероятности можно на студентку, нежели на толстую продавщицу в киоске. Маловато в этом деле играют внутренние качества”. Для подтверждения своих догадок он опять опустился в омут и откопал там всякого разного.

Самцы, если верить статье, сначала определяющим фактором для выбора партнёрши считают внешность, а уж потом там умения, богатый внутренний мир и тому подобное. Оно безусловно важно, однако несколько вторично. Самки же делают ставку на то, что может предложить ей и её потомству тот или иной индивид. Внешний вид не является настолько определяющим фактором, как у самцов, поэтому самка может больше интересоваться нажитым богатством или ролью в обществе, которая она получит, если уступит. Он — эгоист, она — корыстолюбка. Таким сделала человека эволюция. Естественный отбор и тяжелейшие условия с борьбой за жизнь сделали то, что сделали. Пары оказались нужны, так как вдвоём взростить потомство оказалось проще, и дети в семьях чаще выживали, перенося подобную традицию в генетический фонд. Где-то в другом месте, Сергей осведомился, что такое период ухаживания и что это из себя представляет. Сразу же выстроилась аналогия брачных игрищ из животного мира.

Улыбки, лепестки цветов, ожидания под окном, серенады, стихи, неловкие прикосновения, нежные взгляды, поцелуи в метро, оставленные письма, прогулки под звёздами, непринуждённый смех, воздушные шары, голуби, закаты и рассветы вместе, глупости и наслаждения друг другом — вся эта романтика со свойственной ей пафосом и красотой разложилась в какое-то утлое, прогнивающее нечто, которое восстало и засияло своей отполированной незыблемостью, что-то наподобие арматуры или прутка из стали. Кажется, по сути, тоже самое, но уже совершенно другое. Все эти глупые поступочки и геройства, в основе всех их лежит один из компонентов перакты. Не будь перакты, кто бы красовался перед девушками прыжком с отвесной скалы в воду, или хвастался своей силой? Особенно, когда адреналин для этой же самопрезентации делается из дофамина. От этого некоторые любят пощекотать себе нервишки на тарзанке или в комнате страха. Это всё произрастает из одного и того же.

У Сергея было какое-то неприятное чувство. Он хотел обладать самоконтролем, избавив себя от влияния перакты. Хотя бы, он выкинул из себя горечь от безответности. Уже не мало, если разобраться.

Однако, вместе с триумфом, он чувствовал ещё кое-что, нечто смутное, что стояло всегда побоку, и чьё присутствие почти никогда не занимало его ум до нескольких последних лет. Он ощущал, будто это что-то невесомое, что в последние месяцы было в тени и на виду одновременно, как будто стало ускользать. Медленно скатываться к углу, вон в ту дырку. Затягиваться, как зацепившаяся штора или карниз, всё тащиться куда-то вниз. Кажется, что ничего, а всё же чувствуется, что не просто всё так. Он словно держится за это, но совсем не крепко, а номинально, оно волочится и монотонно тащится из его рук по пространству в угловую дырку. Вот-вот выскользнет, а он ничего и не делает. Краюшек остался. Всё, оно сползло вниз, придавить ногой? Нет. Ничего. Осталось только проследить, как этот край засосётся в дыру. Так и произошло. В ушах стоял звон хрусталя и оркестровых тарелок. Если задуматься, спонтанный бред, обычная рутинная канитель, пурга, если угодно. И да и нет. Бой литавр приводил в сознание.

Он смутно представлял, что сейчас будет происходить. Стал часто размышлять над действиями себя и других. Контролировать свой разум и выяснять, чем руководствуются другие люди, поступая так или иначе. Размышлял над тем, что на самом деле такое “любовь”, “дружба”, “красота” и “счастье”.

На одном из последних уроков литературы Марина Олеговна Соловей рассказывала про «серебряный век» русской поэзии. Центральный план в её речах занял Владимир Маяковский. Она им восхищалась и не скрывала этого. Было довольно скучно, Сергей рассматривал надписи, выгравированные на стульях. Ничего там, правда, сверхинтеллектуального найти не представлялось возможным. По идеи, нужно было делать конспект из восторженных слов Марины Олеговны, но на практике этим занималось от силы человека четыре, даже Шостакович и Щедрина не делали этого.