поставила свечку за него. Сергею стало это как-то противно. Он весьма грубо показал матери, что он тот ещё подарочек и что его эти олимпиады достали. Начал обливать помоями весь свет. Алёна Витальевна в трубку расплакалась, потому что переживала за состояние сына, но Сергей не стал её утешать, а вспылил, сказав, что жизнь не сладкая штучка и что таким женщинам как она полезно иногда пустить слезу. Она не выдержала и закончила разговор. Колязин был в ярости, долго не мог прийти в себя и ходил по коридорам в мотеле. Там висели картины авангардного искусства. Кубики, палочки, шерстяные паровозики, круги и плоские подобия людей с цилиндричискими губами и ногами-параболами. Его это жутко раздражало — хаотичность выводила из себя. Ляпнули краской — и шедевр. Такое, наверное, считается бранью в мире художников. Как жаль, что картины без названий и авторов, иначе бы Сергей придумал, куда их послать. Тьма на улице. Его душила тупая злоба непонятной природы. Он попросил у администрации стакан воды и лимон. Ему предоставили только воду.

Как и любой вулкан, разум подростка поостыл. Он начал вспоминать свои действия и осознал, что совершил три грубейшие ошибки! Первая: он в пустую слил время. Как будто нажал кнопку смыва и прослушал, как самый ценный ресурс заволокло в прошлое, как в канализацию. Второе: он непонятно зачем нахамил матери, доведя до слёз. А главное, не смог найти даже самое незначительное оправдание своим действиям. Непонятно, откуда этот порыв злости? Третья: совестливая натура, теперь он будет корить себя за грубость с Алёной Витальевной, но из-за душащей голову гордости, позвонить и извиниться не представлялось возможным. С детского сада у него был принцип — никогда не просить прощение. Он очень брезговал этими словами, и сам не прощал, когда ему приносили извинения. Всё бы ничего, но в кипе с этим бзиком передавалась и львиная совесть, которая тюкала его при любом возможном случае. Это, можно сказать, четвёртая ошибка — сейчас он будет сидеть и убиваться из-за своих ошибок, распереживается, будет плохо спать, а куда это годиться перед грядущей олимпиадой? Попал он впросак. Ровно так всё и произошло.

Уже в кабинете, где должна проводиться олимпиада, он сидел подавленный. С таким настроем можно было не брать крепости штурмом и не сворачивать горы, а разве что уподобиться одинокой пылинке и лежать где-то на задворках, никому не нужным, особенно себе.

Несмотря на его самочувствие олимпиада началась.

И закончилась. Сергей вновь досидел до конца. То, что поместилось между строк длилось шестую часть суток. Неравенство точно не доказано. Комбинаторика, геометрия и уравнение: “Ответ есть, а там как знать”. Число в пятой задаче нашёл подбором. Решение придумал после — хлипенькое, но лучше, чем ничего. Бодро себя Сергей не чувствовал. “В лучшем случае — семь с половиной из десяти, в худшем — ну, понятно и так”. В чудеса он не верил, амулетики при себе не носил. Математиков стали кормить. Во время борща позвонила Юлия Фёдоровна Гальперович. Сергей попросил перезвонить попозже. Далее, детей проконсультировали насчёт авторских решений всех заданий второго дня олимпиады. Часть ответов не совпала, но чувствовалось, что второй день написан лучше, чем первый. Однако, грусть Колязина никуда не ушла, так и пошёл в мотель как на эшафот. По дороге опять позвонила Юлия Фёдоровна. Ему больно было слушать её льстивые слова поддержки. Особенно: “Ты — лучший математик в городе среди девятиклассников”. Наглейшее подхалимство. Ему не хотелось верить в искренность этих слов. Он, в свою очередь, решил осчастливить педагога тем, что он хорошо написал второй этап. Это её обрадовало, но лгать дальше он не захотел, поэтому сказал, что “всё хорошо” и “до свидания”. Обольщало, вернее, успокаивало немного то обстоятельство, что большинство олимпиадников здесь шли с траурными лицами. Кто-то рыдал, отвечая на телефонный звонок. Иные шли молча, голоса были не слышны. Впереди только апелляция и ужин. А завтра — награждение и разъезд по домам.

В комнате посидеть ему тихонько не дали, было любопытно, как кто написал. Сергей отнекивался своими “не знаю” и “завтрашний день покажет”. Голова вертелась в сумбуре, его резко потянула какая-то тяга к продолжению рисунка.

Он добавил мышь, а ей маленькую корону. Она сидит на раскрытой книге, предположительно, на торе26 или коране, по крохотному шрифту. Сзади чьи-то фигуры, их скопище, но они обезличенны — их не разобрать. Пустая толпа из десятков голов. Может, фарисеи или римские солдаты, громоздящиеся на холме. Змея у ног. Так странно. Что нашло на него? В чём злоба? Он усмотрел что-то в самом себе и его начало жечь от боли. Он смотрел на свой левый глаз. Кривой, должно быть? Теперь из него вылазило нечто. Крючок чернющий, а на самой голове, прямо из шляпы росло кривое толстое деревце. Как баобаб. Листьев нет. А из ближайшей ветки торчит единственный свисающий колоколообразный цветок. Корни дерева торчат и выпирают местами из его головы. Из левого глаза тоже. Руки свои он заковал в кандалы, правда, звенья рисовать не так просто. Цепи уходят за границы картины. Рубаха под пиджаком изорвана, а из неё сочилась кровь.

Сергей отпрял от своего рисунка, ему показалось это какой-то дикостью. Он посчитал это бредом, но, рисуя, он знал, что означает каждая деталь. Его за эти дни не раз спрашивали, что он там малюет, на что только получали лишь огрызки фраз. Молчуна оставили в покое. Предстоял ужин и апелляция. В столовой случился конфуз, было много народу, какой-то бегун задел поднос Смешилы или Григория Овсянникова, из него вылетел стакан с какао и рисовая каша. Часть содержимого упало на волосы и одежды так неудобно подвернувшейся девицы, чинно кушавшей за столом. Бегун зачинщик обернулся, но не стал себя выдавать.

Стакан вдребезги. Девица оборачивается и с криком подаётся высказывать своё негодование Григорию. Тот оправдывается, показывая пальцем на истинного виновника, но та и слушать не хотела. Тогда Смешила обозвал её курицей. Она на него с матом. Он ей руганью в ответ. Она взяла свой напиток и хлестнула на Григория. Он поставил поднос и отвесил ей звонкую пощёчину. Вмешалась какая-то из поварих. Конфликт не получил продолжения. Фарс закончился. Подлетевшая уборщица исправила все недостатки на полу в столовой. Но рыдающей девицей, облитой горячим какао и обляпанной рисом, так никто и не пришёл на выручку. Она со слезами, униженная и оскорблённая, убежала из помещения, громко нецензурно выражаясь. Кто-то налетел на Григория за его не мужской поступок.