— Совещание в самом разгаре?

Они повернули головы в мою сторону, первым заговорил отец.

— Да трепаться особо некогда, тут дела решать нужно. Много непоняток — надо разгребать. Итальяшки кипишуют, бабло уплывает, а мы с ними в "дам — не дам" играем. Пора определяться.

Я прошел внутрь, сел на кожаном диване возле Афгана.

— Я с ними не один год дела веду, уладим. Слишком борзые стали, прогнуть пытались, а свое место знать нужно, иначе — укажут. Чем мы и занялись.

— Ты, Андрей, конечно, прав. Только не они одни теряют — мы тоже в накладе. И мне тут базара про беспредел Ворона не нужно — я свое слово всегда держал.

Я сжал зубы от злости, понимая, к чему он клонит. Вершитель судеб хренов.

— Никак не смиришься, что породниться не удалось, Ворон? Во сколько ты оценил несостоявшуюся сделку с Мараньяно, а? Я тебе двойную неустойку выплачу, с процентами — чтобы у тебя сердце не прихватило. Я стариков не убиваю.

Повисло неловкое молчание. Только не от того, что мы говорили о чем-то, что неизвестно другим, а наоборот — каждый сидящий здесь понимал и читал между строк.

— Сын, ты не кипятись. Нужно этот вопрос закрыть и разойтись каждому в свою сторону.

— Ничего, подождут. Или ты думаешь, я прям сейчас сорвусь и поеду решать их проблему?

В разговор встрял Макс, выждав нужный момент.

— Перестрелять как собак бешеных. Они не на своей территории…

Я ухмыльнулся своим мыслям — руки чесались сделать то же самое, только вот опыт научил думать о возможных последствиях. Хотя лично меня беспокоило одно: чем дольше вся эта канитель будет продолжаться — тем большей опасности будут подвергнуты Лена и Карина. Мне было, что терять и за кого отвечать.

— Зверь, стволами размахивать каждый дурак может, а ты попробуй чисто все провернуть. Времена меняются… — голос Савелия прозвучал тихо, но уверенно.

Я как будто прочитал все мысли, которые вихрем пронеслись в голове Макса. Его глаза вспыхнули зловещим огнем, я наблюдал за ними обоими со стороны и гадал, сколько еще дерьма готов хлебнуть Зверь, чтобы дойти до своей цели?

— Я возьму это на себя. Закроем им рты. Хочешь чисто, Ворон, закроем чисто. Но я бы тварей распял прямо там, на крючьях для свиных туш.

Противостояние становилось все напряженнее, внутри Макса бурлила злость и возмущение. Взять на себя вопрос с итальянцами стало делом принципа. Я чувствовал это, но раньше времени вмешиваться не хотелось — пусть продемонстрирует границы своего терпения.

— Такие как ты, Зверь, чисто не умеют. Не дорос еще. Поедешь вместе с Андреем и пацанов возьмете — в таких делах хрен кому довериться можно. А там по ситуации посмотрите.

Макс рывком встал со стула и направился в сторону двери, я, посмотрев на Ворона и пока Зверь не успел еще выйти из кабинета, сказал:

— Я созвонюсь с Марко, назначим встречу. Там все перетрем и замнем…

Мне не нужно было видеть лицо того, кто сейчас отдал бы все, чтобы размазать мои мозги по стенке, потому что я и так знал все, что на нем написано. Мы направлялись к своим машинам, как вдруг он повернулся и зло выплюнул:

— На всем готовом зарабатывать авторитет — особого ума не нужно да, Граф?

— Зарабатывать авторитет — твой удел, я решаю вопросы, которые затрагивают мои интересы.

— Здесь не только ты, Граф. Здесь не только твои интересы. Корона как? Не жмет нигде?

— Могу отдать — с ног не свалишься? Интересно, через сколько дней развалишь все к чертям, или ты думаешь, Леший тебя к кормушке подпустит?

— Ты что несешь? Какой, на хрен, Леший? А корону себе оставь. Ворон каждый год твоей ссылки проплатил, чтоб не замарался, не дай Бог, ручки не испачкал.

— Тот Леший, который чужими руками Царя убрал. Ну давай, удиви меня, покажи весь свой актерский талант. А Ворон вообще финансист, да, Макс? Мою ссылку оплатил, на больничку твоей маме тоже расщедрился. Ты ей спасибо успел сказать, что тебя в унитаз не слили?

Он дернулся в мою сторону. В его глазах — ярость в чистом виде. Я словно слышал, как ночную тишину прорезает скрежет его зубов, которые он сжал с такой силой, что скулы казались вытесанными из камня. Я увидел, как Зверь сунул руку в карман и понял, что он потянулся за стволом. На автомате сделал то же самое. Я знал, что он может прямо сейчас выстрелить в упор. Вот так просто. Без лишних слов и наплевав на любые последствия. Так ведет себя тот, кто вдруг почувствовал, что ему нечего терять. Макс не просто понял, что я знаю о нем все, он также понимал, что в любой момент я могу вытащить из рукава этот козырь и вся его хитроумная ловушка, которую он, как паук, плел год за годом, рассыплется. Но самая главная причина его лютой ненависти была в том, что я тронул Зверя за живое. Я почувствовал его боль настолько ощутимо, что стало трудно дышать. Наверное потому, что и сам корчился от нее годами. Это боль от того, что ты не нужен. Что ты просто пешка в чужой игре, винт адского механизма, без которого тот может остановится, только это не добавляет тебе никакой ценности. Я ударил его… сильно… больно… попав в цель. Я знал, насколько болезненными бывают воспоминания о единственном человеке, который тебя любил и которого вышвырнули на помойку, словно одноразовую салфетку.

Он приближался ко мне… Мы смотрели друг на друга и нам не нужны были слова, говорили наши глаза. Перебрасываясь взаимными хлесткими упреками, угрозами и даже сожалением, которое ни один из нас пока что не желал признавать. Направив друг на друга пистолеты, мы стояли, ожидая, кто рискнет выстрелить первым, и в этот момент услышали за спиной надрывной голос Афгана:

— Да вы совсем офонарели. А ну остыли оба… не хватало еще, чтобы вы перестреляли тут друг друга нахрен. Зачем нам макаронники, если вы и сами справитесь? Разъехались, мозги включили, а завтра в бой…

Твой брат не всегда прав, но он всегда твой брат.

(с) Просторы интернета

Я не мог понять, что именно он знает, но Граф выполнил домашнее задание. На отлично ли? Это мне еще предстояло понять. Сукин сын все это время копал под меня, где-то я прокололся или наследил. Не так прост, как показался на первый взгляд, и та видимая вражда с отцом — все, возможно, на показуху, а на самом деле спит и видит, как занять "царское" место. Но иногда я смотрел на него и думал о том, что вот эти два человека на самом деле — моя кровь. Мы как обрывки одной картины, разодранной на куски, и порвал ее сам художник. Только один из обрывков он нашел, а второй потерялся где-то на помойке и про него забыли. Зависть? Возможно. Я и не отрицаю. Даже у нее есть оттенки. Я завидовал не тому, чего они достигли, пусть даже именно это и хотел отнять, я завидовал тому, что они есть друг у друга, но ни черта не знают обо мне, и никогда не пытались даже узнать.