Детство Нуреева было босоногим и голодным. В начале войны отец ушел на фронт, мать осталась одна с четырьмя детьми. Рудольф был самым младшим, у него было три сестры. Самой близкой до конца его дней останется старшая сестра Роза. Его детство было наполнено одиночеством и унижениями. Возможно, его последующая жизнь – это вызов полному детских переживаний времени. Как можно было мальчику с обостренным чувством восприятия действительности пережить то, что на первые школьные занятия мать несла его на спине, потому что у него не было обуви, да еще одетого в пальто сестры – женское пальто. В школе его дразнили «побирушкой», он был очень одинок – ни с кем не играл, уходил на высокий холм, сидел там часами и смотрел на отправляющиеся со станции поезда. Ему казалось, что когда-нибудь поезд увезет его в будущее, которое будет прекрасным, совсем не таким, как его детство.

Возможно, именно тогда родилась его страстная любовь к поездам. Одна из его партнерш – Алла Шелест – вспоминала, что однажды, придя в дом к педагогу Александру Пушкину, она увидела Рудольфа, играющего в детскую железную дорогу. «Рудик играет», – сказал Пушкин. Он недоиграл в детстве, и эта любовь к передвижению, к бесконечному и постоянному движению давала уверенность в том, что однажды поезд увезет его в лучшую жизнь.

Внутреннее знание своего предназначения невероятным образом было дано этому человеку. Его сразу пронзила классическая музыка, когда он еще ребенком услышал ее по радио. И с этого момента радио стало его близким другом: он часами просиживал у радиоприемника и слушал, впитывал классическую музыку. Это тоже одно из уникальных качеств, которое пригодится ему в жизни, – впитывать все окружающее как губка. Иначе как можно представить, что этот мальчик из глубинки, из башкирско-татарской семьи, будет называться «королем танца».

Впервые попав в кружок самодеятельности – национальных татарских танцев, – он сразу почувствовал свое призвание – страсть к танцу, страсть к балету. Родители не приветствовали его увлечение танцем, им казалось это несерьезным и недостойным мужчины. Отец долго ждал появления на свет сына, и ему казалось, что сын должен пойти по его стопам – стать либо военным, либо инженером. И Рудольф стал убегать на занятия тайком.

В его жизни ощущается рука провидения. Одним из таких моментов была встреча с педагогом Анной Удальцовой, которая потом, в столетнем возрасте, увидит его на сцене Мариинского театра. Сама она когда-то танцевала в кордебалете Дягилева и была участницей «Русских сезонов». Именно она разглядела в нем талант и благословила на поступление в хореографическое училище.

Рудольф не был в состоянии поехать учиться – у родителей нет денег даже на билет в Москву или в Ленинград. Шли годы. Его зачислили статистом в балетную труппу Уфимского оперного театра, и тогда появилась возможность ходить в балетный класс. Одно из удивительных качеств Нуреева – способность перенимать увиденное. Именно это качество позволило ему, 17-летнему юноше, всего за два года освоить то, что его сверстники проходили за шесть лет. Он посещал балетный класс, смотрел, мысленно фотографировал, перенимая балетные движения. Однажды ему посчастливилось заменить заболевшего артиста в балете «Журавлиная песня», который он просто видел много раз. Его заметили и пригласили поступить в Московское хореографическое училище. В то время в Москве не было интерната, и Нуреев, собрав деньги, рискнул поехать в Ленинград.

Итак, ему – 17 лет. Это очень много для начала обучения классическому танцу. Но произошла еще одна удивительная встреча в его жизни: он попал в класс Александра Ивановича Пушкина. Пушкин стал для «Махмудки», как он в шутку называл Нуреева, и отцом, и наставником, и другом. Иногда он просто давал Рудольфу угол, чтобы тот мог выспаться, потому что в комнате в интернате было 15 человек. Именно работа с этим педагогом позволила Нурееву в неполные двадцать лет станцевать не сцене Кировского театра партии в девяти балетах.

С самых первых профессиональных шагов Нуреев стремился к другой эстетике тела – откровенного и великолепного. Его можно было назвать перфекционистом. Он понимал, что одной работы с педагогом недостаточно: после каждой репетиции он оставался один в зале и бесконечно работал и работал. Он был одержим танцем, и его личная революция уже началась.

Алла Шелест, танцевавшая с Нуреевым, вспоминала: «Он отличался необыкновенной внутренней подвижностью, откликался на каждый нюанс. Партнер был замечательный – чуткий, внимательный. Я танцевала с тридцатью партнерами, но его отметила сразу. У него была врожденная культура, я бы сравнила его с породистым конем – горячим и очень нежным. С ним надо было с ходу брать все. Это был тонкий художник и, видимо, большой ребенок. Нуреев очень хотел станцевать «Легенду о любви» и должен был танцевать, но одна репетиция за три дня до спектакля совпала с репетицией «Лауренсии» со мной, и он выбрал «Лауренсию».

За это его сняли с «Легенды…», но Нуреев не мог подвести партнершу, которую обижали в театре. Это чувство преданности в дружбе – тоже одно из удивительных его качеств.

На гастроли в Париж в 1961 году попасть ему было непросто: как профессиональный танцовщик труппы он отличался свободным нравом, независимым поведением, даже дерзостью. К тому же он не был комсомольцем. Поэтому на гастролях в Париже за ним было усиленное наблюдение, но он вел себя очень независимо. Наверное, понимание того, что раскрыться как танцовщик он может только на Западе и только там сможет удовлетворить свою безудержную страсть к танцу, возникло у него сразу. Друзья во многом помогли ему сделать этот шаг – этот знаменитый прыжок в другую жизнь в 1961 году в Париже во время гастролей ленинградского театра. Неслучайно вокруг этого события много легенд. Сам он по-другому трактует свой прыжок к свободе, но балерина Надя Нерина, которая дружила с моим отцом, рассказывала, как ее муж помогал Нурееву устраивать финансовые дела на Западе. Безусловно, этот прыжок к свободе был многими людьми подготовлен. Но когда Рудольф в своих автобиографических записках рассказывает об этом – это похоже на детектив: 16 июня 1961 года в аэропорту Ле Бурже он огромным прыжком бросился к французским полицейским и попросил политического убежища. Его побег из СССР был бегом от творческой бедности, от страха остаться нереализованным, от несвободы. Вообще чувство несвободы делало его безумным – он был способен на любые выходки.

Он был первым невозвращенцем. Через десять лет после него на Западе остались Макарова, затем – Барышников, Панов, Годунов, Мухаммедов. А мой брат Андрис Лиепа стал первым танцовщиком, подписавшим контракт с Американским балетным театром, которым тогда руководил Михаил Барышников, и это не стало политическим событием.

А на Родине в 1961 году Нуреева объявили предателем и приговорили к отбыванию тюремного срока. Можно представить, какой шок был в семье. Некоторое время Рудольф скрывался в Париже в квартире своих друзей, именно там его нашли письма родных и педагога Александра Пушкина. Больше всего его сердце терзала разлука с матерью. Ему так и не суждено больше увидеть ее в сознании: когда он приедет в Россию вместе с министром культуры Франции, мать уже не узнает Рудольфа.

В Париже Нуреев начал жизнь с нуля. Первый год его жизни на Западе прошел в труппе маркиза де Куэваса. А через год он получил приглашение от 42-летней балерины Марго Фонтейн принять участие в ее бенефисе. Это тоже была знаменательная встреча в его жизни, потому что в итоге сложился уникальный дуэт – Рудольф Нуреев и Марго Фонтейн, который стал легендой. Фредерик Аштон поставил для них неповторимый балет «Маргарита и Арман». Они взаимно дополняли друг друга: она – своей женственностью, он – страстностью и мужественностью на сцене. В начале их работы она спросила: «Скажи, когда придет мое время, ты переступишь через меня?». – «Никогда», – сказал он и выполнил свое обещание. Он сохранил нежную привязанность к Марго до конца ее дней. Именно он помогал ей и оплачивал ее счета, когда она была безнадежно больна. Об их совместном творчестве она говорила: «Мы вкладывали друг в друга души, потом эмоции выплескивали в зал. Мы играли и жили друг другом».