– Ты уже знаешь? – брови Эрствина устремились вверх. – Откуда?!

– Ну, друг мой, я ведь тоже не терял сегодня времени… Сегодняшнее нашествие проповедников – дело его рук. Тебе известно, что стражникам запрещено гонять лгунов и чинить им обиды? Как ты думаешь, кем запрещено? А ведь это благочестивый мастер Сектер самолично являлся в кордегардию, держал там речь перед нашими молодцами из стражи и строжайше запретил им трогать проповедников. Значит, он и напустил их на город. Готовит Ливду к тому, что ночью в доме Совета что-то произойдет. Но что там может быть?

Это в самом деле оставалось для меня непонятным. Я же сам был нынешней ночью в Большом доме – там нет никого и ничего интересного. Члены совета на ночь расходятся по домам, больших денег в городской казне уже давно не бывает. В чем же здесь дело? Допустим, обуянный жаждой крови эльф в самом деле ворвется в дом Совета, построенный на фундаменте Белой Башни… Допустим… Ну и кого он там найдет? Что-то здесь не клеилось. Я никак не мог уразуметь, в чем заключается план интригана Сектера. Чего он добивается? Я могу допустить, что он, не полагаясь на кровожадность эльфа, сам (ну пусть не сам он лично, а нанятые им головорезы) кого-то убьет, похитит или ограбит. Затем в Большом доме будет найден труп “чудища”… Ночное происшествие спишут на эльфа? Вряд ли. Это было бы возможно, если все произойдет в Большом доме, а там ночами никого нет… Какой интерес может быть у Сектера ночью в доме Совета? Загадка… А ведь подготовка к этой ночи идет уже несколько месяцев, Сектер потратил большие деньги. Ночью должно произойти что-то очень важное, что-то из ряда вон выходящее…

– Знаешь, Хромой, – прервал мои размышления Эрствин, – я не знаю, что такого интересного может быть в Большом доме этой ночью, но зато я могу тебе точно сказать, чего добивается Сектер.

Эти слова он произнес взволнованным тоном. Я отвлекся от раздумий и поглядел на моего друга. Парнишка очень нервничал, я заметил, что он кусает побледневшие губы, а его ладонь судорожно сжимается и разжимается на рукоятке тупого ножа, которым он резал мясо. Кому как, а для меня этот жест очень красноречив – сын барона Леверкойского, разумеется, воспитан как воин. А когда воину не по себе – его рука ищет рукоять оружия… Или того, что хотя бы отдаленно напоминает оружие. Да, мой друг сейчас очень сильно нервничал.

– Учти, Хромой, – шепотом продолжил Эрствин, – то, что я тебе скажу, должно остаться между нами. Если я узнаю, что ты проболтался, я тебя убью. Слышишь, Хромой? Убью!

Надо же, какие страсти! Но вслух я этого не сказал, мой приятель был предельно серьезен. Таким серьезным может быть либо юнец его возраста, либо законченный болван. Умный человек не станет доводить себя до крайностей…

– Да ладно, если ты мне не доверяешь, то лучше не говори, – заявил я.

Верный способ добиться того, чтобы тебе поведали тайну – сделать вид, что тебе не интересно.

– Нет, я скажу. Просто запомни то, что я сейчас пообещал. Я не стал бы тебе об этом говорить… Хромой, все очень сложно… Я просто не знаю… Мне нужен совет, очень нужен… я не знаю, как мне поступить… Этот Сектер – негодяй и изменник. Он готовит переворот и, к сожалению, папа с ним заодно.

– Твой отец?

Эрствин с минуту молчал, опустив глаза, затем выдавил из себя с видимым усилием:

– Да. Я подслушал. Случайно. Они замышляют убить Лигеля, захватить власть в вашем городском Совете, а потом Сектер обещает помочь нам… В Леверкое.

Интересный поворот. Теперь я, кажется, знаю, где прячется Меннегерн. “Наш старый друг”, как выразился собеседник барона вчера вечером… Там, в подворотне заброшенного дома на углу Корабельной и Каменщиков. Того самого дома, где и скрывается Меннегерн. Старый друг Меннегерн.

– Хромой, что мне делать? – голос Эсртвина дрогнул.

Только теперь я понял, как мучительно ему просить у меня совет. В самом деле, он сейчас терзается, не зная, что предпочесть – верность семье, совершенно конкретное родственное чувство, с которым он прожил жизнь, или почерпнутые из книжек и напыщенных разговоров абстрактные веления долга? Для меня бы здесь не было никаких вопросов, я привык предпочитать вещественные, осязаемые аргументы надуманным духовным ценностям, но у мальчика, выросшего в замке наверняка иные представления… Вся короткая жизнь Эрствина прошла среди рассуждений о чести, достоинстве, благородстве, верности долгу… И вот сейчас он, сын барона Леверкойского, дворянин, имеющий право бросить в лицо любому королю фразу: “Сир, вы не благороднее, а лишь богаче меня”, он – и вынужден просить о помощи меня – человека, стоящего едва ли не у подножия социальной лестницы… Да, Эрствин сделал нелегкий выбор и я должен отвечать ему бережно и щадя его чувства.

– Погоди, друг мой, погоди… – осторожно подбирая слова начал я, – ты задаешь очень сложный вопрос, тем более сложный, что мне, человеку низкого происхождения, тяжело судить о нем… Прежде всего, скажи мне, что ты знаешь наверняка…

Эрствин тяжело вздохнул и принялся рассказывать, старательно изображая спокойствие:

– Вчера, когда я вернулся к нам, отца не было в его покое… – конечно, несколько комнат, отведенных в правом крыле Большого дома “почетным гостям”, в семье барона принято именовать “покоями”. Вот попробуй, поговори с такими людьми о практической ценности обмана, – его постель была не смята.

– Так он мог заметить твое отсутствие?

– Вряд ли, скорее всего, папы вообще не было ночью в доме Совета. Я на всякий случай заглянул к нему, когда проводил тебя и возвращался. Его не было.

– Так… Что дальше?

– Я проверил дверь Ланы и убедился, что она заперта.

Ничего удивительного, что заперта. Лана, вернее, Лериана, племянница барона и, следовательно, кузина Эрствина, была их единственной родственницей, проживавшей с ними в Ливде. Когда я говорю “семья барона”, я имею в виду Эрствина, его отца и кузину. Впрочем, Лериана – тихое и робкое существо, я ее и видел-то всего два или три раза и то мельком. И ни разу, кажется, не слышал ее голоса. Похоже, что она никогда не покидает своей комнаты, то есть, прошу прощения, своих покоев, и ее словно бы нет на свете. И дверь она всегда держит запертой, я уверен. Она дочь младшего брата нашего барона, осиротевшая во время штурма Леверкоя, и ей вряд ли светит в жизни нечто более занятное, чем монастырь или (более вероятно) замужество за одним из мелкопоместных соседей барона… Да и то – лишь при условии, что барону удастся отбить свой замок у захватчиков. В противном случае она не будет “удачной партией”, как выражаются наши родовитые господа в таких случаях…

– …Тогда я вернулся к себе, – продолжил свой рассказ Эрствин, – и заснул. Я не знаю, когда пришел отец, я, должно быть, спал тогда… Но он мне сказал за завтраком…

Вот, кстати, еще один примерчик из жизни благородных господ. Они могут всю ночь напролет плести заговоры против приютившего их города, вызывать из небытия злобных эльфийских князей, заниматься чернокнижием – но утром они обязаны встретиться за завтраком с членами семьи и вести себя, как ни в чем не бывало. В противном случае их поведение будет выглядеть неприлично.