Я встаю и иду в дом. В первой комнате, как обычно, пусто, во второй находится Ева, восседающая на кровати возле колыбели, в которой сладко спит младенец. У нее грустное лицо и понуренная голова. Да, ей тоже не мила реальность, в которой нам отведена роль ничтожеств. Ничего, потерпи еще чуть-чуть, моя любовь, скоро все изменится, правда только не знаю, в худшую или лучшую сторону, но уверен, что скучать точно не придется.

— Давно спит? — начал я почему-то с постороннего ответа.

— Минут десять назад как уложила его. — печально ответствовала слепая.

— Ну и пускай спит, — глупо сказал я, но быстро ретировался, продолжив: — А я к тебе с разговором пришел.

— Это хорошо. — безразлично вымолвила Ева. — С каким?

И после этого ей было пространно объяснено, какие чувства обуревают меня, какими взглядами я руководствуюсь, и какое решение было в итоге принято. По мере того, как монолог развивался, черты слушательницы постепенно просветлялись. В тот момент, когда губы мои сомкнулись, ознаменовав таким образом окончание речи, Ева была в самом наилучшем расположение духа, если говорить, конечно, за последнее время. К ней вновь вернулась ласка, которую она то и дело направляла по моему адресу то при помощи кратковременных объятий, то при помощи поцелуев и нежной интонации в голосе. Милая картинка, конечно.

В общем, спустя полчаса Ева была полностью собрана и готова, как ей казалась, ко встречи со отцом. Она облачилась в премиленькое платье красного цвета, и это существенно ее преобразило — все следы, что умудрилась оставить на ее лице жизнь, полная лишений, пропали, и она стала походить на ту самую Еву, что мне некогда довелось повстречать впервые, в баре «Мир кровавого туза».

Я обратился с просьбой к Ливию проводить незрячую до ближайшего полицейского участка. Он дал согласие, а после выслушал короткую лекцию о том, что несмотря на необходимость передачи Евы на попечение того или иного стража порядка, самому ему следует остаться незамеченным. После небольшого обсуждения, мы единогласно заключили, что таковое поручение вполне выполнимо.

Моя возлюбленная целует несколько раз продолжающее спать дитя, а затем, ведомая сначала мною, а потом сумасшедшим, добирается до выхода из кладбище, где на некоторое время останавливается.

— Ид, я люблю тебя, — радостно говорит она и на прощание обнимает меня. — Все будет хорошо. Ты тоже так думай. Я уверена в этом, а ты доверься мне.

— Да, конечно. Но удачи все равно пожелаю. Удачи! — говорю я и чмокаю ее в щеку.

После этого они уходят, оставляя тем самым меня в одиночестве, но таковое продлится совсем недолго, потому как в лачуге имеется напарник для компании. Вот к нему и пойду, пускай займет внимание и отвлечет от дум грустных.

Все еще спит. Удивительно. Неужели все младенцы могут обходиться практически полностью без бодрствования? Если не все, то вот этот, что моим сыном является, точно умудряется так жить — он не спит лишь когда ест. Бывает еще поплакивает маленько, но не особо к этому тяготеет: пару раз ночью завизжит, пару раз днем, вот и все.

Чему я удивляюсь? Так начинает жизнь почти всякий человек, в том числе и великий. Хм, великий… Главное вырасти тебе, парень, а там не заржавеет, чего-нибудь точно достигнешь. Не станешь отцом для нового человечества — не беда, поступишь в актеры, как отец твой, и можно не сомневаться, что местечко тебе кто-нибудь выделит. С твоей-то внешностью… Что за бред в моей голове?! Какой актер, какое местечко?! И вправду оскатиниваюсь, даже к идеализированию не прибегаю — верный признак того, что идентифицирующий себя человеком склоняется к жизни в гармонии с животным началом. Разум затупляется и перестает постепенно выполнять функции, заключающиеся в том, чтоб раздвигать рамки реального, и чтоб помогать владельцу сознания ощущать собственное величие… О абстракции, называемой душой, как-то и вспоминать мне не хочется.

К чему это я? Как же тяжело все-таки истощенному следить за ходом своих мыслей. Стартуешь с одного, оно приводит тебя к другому, далее встречаешься с третьим, и так начинается кажущееся порой чуть ли не бесконечным путешествие. Причем переход од одной думы до другой не занимает почти никакого времени, в голове все существует будто одномоментно. Прекрасное состояние, да только вот сознание ограничено, и ему не под силу справляться с этим.

Обуреваемый подобными мыслями, я уснул на ложе, расположенном менее чем в метре от кроватки ребенка.

Разбудил меня плач. Что побудило на сей раз его заставить воздух разносить по комнате звук, не знаю, но как только малыш был взят на руки, он снова умолк и чуть погодя уснул. Странный, право, малый! Просто ему вдруг захотелось, чтоб кто-то потаскал его, освободив таким образом от давления заградительных стенок колыбели.

Сон мой был, по всей видимости, относительно продолжительным, так как выйдя со своей крохотной ношей на улицу, я повстречал воротившегося Ливия.

— А, встал уже! Не хотел будить. — как бы немного оправдываясь сказал он. — Ждал когда сам проснешься… В общем, проводил ее.

— Очень хорошо. Без происшествий?

— Да какие там происшествия. Оставил возле участка ее и ушел. Издали потом увидел, как к ней кто-то подошел и завел вовнутрь.

— Спасибо тебе. — сказал я, а затем вошел обратно в дом, вынес оттуда облепленный глиной стул и, установив его недалеко от входа в жилище, сел. Дитя все это время дремало и его не тревожили те манипуляции, что к нему применялись, пока отец, державший его в своих руках, занимался доставкой упомянутого предмета мебели в нужное место.

Гигант последовал моему примеру, и, скрывшись ненадолго от глаз в своей обители, вышел из таковой уже с небольшим табуретом в руках. Последний был размещен близ меня, и Ливий умастился на нем. Я посмотрел на его лицо, такое светлое и такое доброе, и мне почему-то стало жаль великана. Такой человек не нужен миру, нигде ему нельзя найти применения, разве что вот здесь — среди могил. Только мертвыми он может быть понят, а для живых, даже для уродов, он посмешищем будет. Может по этой причине какой-нибудь бюрократишко сжалился над ним и отрядил работать на кладбище, дабы общество не могло досаждать ему? Да нет, никто ему не досаждал бы, просто он сам по причине своих добродушности и чистосердечия окончательно выжил бы из ума, а потом быстро зачах бы. С этими моими идиотским заключениями идет в разрез тот факт, что он привязался ко мне — не отличающемуся особыми благородством и порядочностью уроду. Хорошая головоломка. Надо бы разрешить, пока есть время и пока не хочется грустить, предаваясь представлениям о том, какой может быть результат у Евиного визита.

— Ливий, — он слегка вздрогнул после обращения, чем дал мне знать, что в этот момент его мозг точно не подбирал слов для того, чтоб начать разговор со мной, а куда-то далеко отсюда унес своего владельца.

— Ага, — не без растерянности произнес потревоженный.

— Скажи мне, друзья у тебя есть?

— А что это ты спрашиваешь? — сквозь голос его чувствовалось смущение, на некий миг завладевшее им.