Ну что я могу сказать, господин судья? Доигрались вы! Нельзя было с таким рвением действовать — переусердствовали, вот вас и утихомирили, не очень оригинальным способом, правда, но зато чрезвычайно эффективным!

Не могу сказать, что новость таковая меня совсем не обрадовала, напротив — даже улыбка посетила мое лицо: больно уж трудной мою жизнь сделал Ларватус. Тем не менее, это чувство не смогло сделать так, чтоб я не задался вопросом «почему?» Да, почему его убили? Ясно, что не за добродетели, а за привычку быть занозой во всевозможных местах, так чувствительных по отношению к даже легчайшему раздражению, но неужели у них не было способа более милосердного по отношению к своему собрату? Может и нет, а может и да, но в любом случае так они покончили со всем раз и навсегда. Мне-то какое теперь дело до размышлений на тему взаимосвязей чиновничьего сословия?

Куда более интересен тот факт, что именно меня обвинили во всеуслышание в лишении жизни Иоанна. И снова этот верный пес вторгается в мою жизнь, а я уже совсем позабыл о Ките Лере. Шутки ради что ли, именно его назначили заниматься данным делом? Впрочем, просто-напросто совпадение исключать нельзя. Главное, что теперь я в числе опальных, требующих наибольшего внимания как со стороны государства, так и населения. Стимул у граждан хороший появился для того, чтобы помогать полицаям меня разыскивать — не останется же без милости господ тот, кому удалось отыскать главного врага правительства, не чурающегося уничтожать его членов. Не всякий урод самостоятельно до такой мысли дойдет, но я почему-то уверен, что через радио, телевидение всем все растолкуют. Хотя, не стоит удивляться, если мое предположение окажется ошибочным — известно, что в случае с Ларватусом такая концепция не сработала: не помнится мне, чтоб всюду и везде только и говорили о том, как бы было хорошо обнаружить Ида Буррого. Население пассивно, его и милость верхов не особо интересует, разве что в исключительных случаях — не всегда все могут увязать ее с деньгами и прочими дарами. Поэтому логичнее напрямую заявлять, что наиболее удачливый сыщик получит такую-то сумму. Додумаются ли нижестоящие товарищи Марптона до такого? Буду надеяться, что нет. В данном случае мне можно рассчитывать еще на кое-что. Все же думают, что я убил судью, причем того самого, что Объединенные города в страхе держал. Боялись его и одновременно ненавидели за жестокость и готовность раздавить каждого токмо из-за прихотей своих. И наверняка многие новость о его смерть восприняли как хорошее событие, чуточку облегчающее существование; конечно, облегчение имеет более иллюзорный характер, но все дело в том, что и страх перед судьей по большей части был точно таковым: не загубить же ему, как того он не желай, каждого урода. В общем, обо мне могут подумать, как о некоем избавителе или как о благородном убийце. Если так, то очень хотелось бы, чтобы и потомки в далеком будущем присоединили сие к моей биографии.

Ну а так — радоваться нечему, и зря я улыбался — выходит, что смертью своей Ларватус ознаменовал новый этап моей опалы, более суровый, более опасный. Теперь-то мне наконец удалась разглядеть отеческую любовь господина Марптона! А то до этого никаких серьезных действий для поимки дочери своей даже не предпринимал — всего-то и додумался до того, чтоб толпу почти бесполезных клонов по городу разослать. А эти ребята искать, видать, не умеют — им под силу лишь усмирять, вот они и слоняются бесцельно, делая вид будто что-то ищут. Теперь хоть до травли умудрился дойти.

Все эти события, связанные с политическими играми и моей судьбой, как нельзя вовремя произошли. Удачно так приладились они к прочим заботам. Например, нынче у меня совсем нет средств. И я, сидя у одной из могил со свешенными в яму ногами, о том только сейчас и думаю, где бы достать пропитание для своих домочадцев. Ни сегодня-завтра все ресурсы иссякнут, и что тогда я скажу Еве, когда она осведомит меня, что у нее, как говорится, под ложечкой сосет? «Дорогая, голодай» — разве что только это, но ведь последует справедливое возражение «Я бы с удовольствие, да вот грудью кормить мне сына надо». Его же убедить в том, что не мешало бы пока подзатянуть пояса, вряд ли получится.

Какая же это мука на самом деле! Бессилие… да я бессилен. Голова моя, вдруг начавшая с недавних пор казаться мне такою светлой (связываю это с измождением), обдумала все возможные и невозможные способы пополнения семейной казны, но ничего подходящего для реализации так и не нашла. Впрочем, не совсем бесполезной она оказалась. Например, когда у меня ничего не осталось, она помогла мне отсрочить полный конец. Сейчас вот, я выжимаю последние капли из ливиевских карманов и шкафов. Удалось мне убедить полоумного оказывать гуманитарную поддержку нашему семейству. Но доходы его столь микроскопичны, что их едва хватает на него самого, а все остальное из числа того, что можно было взять у него и съесть или продать, уже уничтожено. Собственно говоря, так мы и прожили эти три относительно беззаботных месяца жизни, в течение коих мне посчастливилось ощущать себя радостным отцом.

Насчет того же, что делать дальше, я всерьез задумался около недели назад, когда могильщик, проходя недалеко от меня, обращался к самому себя, сетуя на чрезмерные запросы кого-то из своих «постояльцев»: «Где я ей возьму картофель? Нету же его! Скоро и хлеб иссякнет, что уж там говорить о картофеле». Не знаю, может таким способом он украдкой оповещал меня, а может ему и в самом деле представлялось, что у него потребовал один из «жильцов» упомянутый продукт, но я все равно обратился к нему с соответствующим вопросом. Ливий взял меня за руку, и мы пошли исследовать его закрома. Не густо оказалось.

Обмозговывая выход из сложившегося положения, я думал о том, что не плохо было бы, если б кто-то взял меня на какую-нибудь работенку. Пошел бы и поденщиком, но, как мне известно, в нашем городе среди обычных его жителей непринято нанимать работников. Связывать это можно, либо с низким уровнем жизни, либо с контролем со стороны государства; склоняюсь к первому.

Податься в преступники. Такая идея навещала меня не однократно. Однако, сию стезю выбрать я так и не решился. Отнюдь не по причине трусости, а из-за предусмотрительности — существенно увеличиваются шансы того, что меня обнаружат.

А вот Ева, которую было решено не держать в блаженном неведении, предлагает еще кое-что. Она говорит, что надо пойти на контакт с Марптоном. Ей кажется, что отец, ранее всегда склонный потакать капризам дочери, смилостивится, и обустроит нам в конце концов достойное житие. Стоит только ей прийти к нему на поклон, полагает моя возлюбленная, как он сразу же закроет глаза на невиданность нашего с ней союза и простить все на свете, и даже младенцу не причинит никакого вреда. Поначалу я воспринимал сие предложение как бред, но в последние дни отыскиваю все больше и больше доводов за него. Почему отец не может простить дочери следование по пути своих чувств, если до этого он не ограничивал ее практически ни в чем? Теоретически, допустимо. Да и на наш брак закрыть глаза ему под силу — выделит нам где-нибудь в безлюдном части Зоны 15.2 уютный домик и скроет таким образом нас от глаз соратников своих. Выдаст ребенка моего потом за сына своего, или что-нибудь в этом роде… Немного утопично, но не настолько, чтобы не иметь оснований притязать на то, чтобы быть правдой. Наверно, так и рискнем — глядишь, получится.