Причасти меня Кадыров, это же кровь!

Люди перед кэбом ругаются сильнее прежнего.

Со стороны лазарета крики громче, чем с нашей. Сестры бегут из него, теряя вейлы. По пятам за ними скачут воскресшие проститутки. Голые телеса сверкают немытостью.

– Бубонная чума, – подает голос Константин. У меня мокрая только голова. У него – всё от макушки до пяток. Он так и стоит на месте кучера, без зонта и капюшона. Кровь стекает по его лицу под воротник, сочится по губам.

Три знамения за расчетный час. Не многовато ли? Даже для Лондона.

Напарник заставляет лошадь пятиться, но животное испугано криками, подозрительными осадками и признаками зомби на периферии. Через три шага будущая колбаса встает на дыбы и рвет уздечку из рук Константина.

Толпа расступается, пропуская всадника на тощем коне. Он подскакивает к кэбу, заглядывает под навес и небрежно, схватив за маленькую ручонку, забирает одного из детей. Наездник небольшого роста, худой, у него лицо семилетней девочки по имени Флёр. Только вместо глаз ребенка – горизонтальная черная бездна.

Я успеваю перехватить ее руку. Заламываю, чтобы суставы вышли из пазов. Но девочке все равно. У нее во второй руке коса, мокрая от крови. Небольшая, но очень напоминающая ту, которой в поле рожь косят. Для Всадника Смерти нет ничего желаннее, чем чья-то жизнь.

Она бьет меня в грудную клетку лезвием. Пространство кэба слишком маленькое. Сзади дети. И я не могу увернуться. Вместо того, чтобы закрыться, через карман плаща стреляю ей в живот. Но каким-то хреном попадаю в лошадь, вставшую на дыбы. Что за непруха-то!? Жду боли. Но вижу спину Константина.

Он перелетает через крышу и бросается на девку, возомнившую себя Смертью. Движения точные, но замечаю, что он не доводит их до конца. А вот Флёр себя не сдерживает. Рубит наотмашь.

Пока напарник отвлекает малолетнюю колхозницу, перехватываю поводья и разворачиваю лошадь. Бросить бы животное. Но куда деть шесть крикливых свертков?!

Один, кстати, так и болтается в руках Флёр. Девочка чуть ли не отбивается младенцем от Богомола. Меня возмущает такое отношение к теоретическому Антихристу. Но у Флер ребенок вместо щита и меча одновременно.

Конина её похожа на покосившийся забор, обтянутый кожей, но не падает. Наоборот, топчет костлявыми окончаниями тело моего напарника!

Паника разрастается, пропитавшаяся алыми каплями. Люди разбегаются по переулкам, прячутся по домам. И на губах у них одно и то же слово:

– Чума!

Не стоит долго думать. Как всегда, первый псалом №12:

Доколе, Господи, будешь забывать меня вконец,

доколе будешь скрывать лице Твое от меня?

Константин загорается лампочкой, светлячком и надеждой. Он вымазан в крови с ног до головы, как, впрочем, и всё на площади.

Констебли с энтузиазмом дубасят проституток.

Зомби топают к нам, но медленно, встречая на пути сопротивление монахов, отпевающих всех подряд.

Копыта лошади, а потом и колеса кэба давят сразу двоих восставших. Останавливаюсь перед лазаретом, перед уничтожающим взглядом епископа Кентерберийского. Он весь – одно сплошное неодобрение.

«Я же говорил», – выражение его лица красноречивее упреков. Простите, извиниться не могу, рот молитвы читает. Помог бы лучше!

Епископ на мое замешательство разводит руками, расправляет за спиной белоснежные крылья и сияет на все пространство чистым светом. Глаза, кончики пальцев, даже поясница испускают лучи света, которые почти затмевают крылья, размахом в два метра.

Вот вам и ангел, дорогие лондонцы. Запись на фотосессию в личку. Но пленку он вам точно пересветит.

На последних словах псалма, свет от ангела растекается по округе полусферой, даруя узнаваемое тепло.

Всепрощающее.

Я помню его. Он ассоциируется у меня с воскрешением.

Мне свет дарит покой и умиротворение. Зомби чувствуют то же самое, только подняться с земли уже не могут. Умиротворение в прямом смысле творит смерть.

Дождь прекращается.

Солнце медленно выползает из-за темного блина. Но его тут же скрывают тучи. Светлее не становится, наоборот, полутьма теперь постоянная. И это страшнее затмения.

Всадница Смерти с инвентарем в руке отступает с поля боя, унося ребенка, что запустит конец света.

Кажется, правда не на моей стороне.

Но важнее: Константин остается на земле. Истерзанный, разорванный.

Бегу к нему, оставив детей в кэбе, мимо покорёженных тел, мимо застывших полицейских:

– Не смей умирать!

Удары по лицу. Сопли по щекам. Мыслей нет. Думать страшно.

– Да в порядке я. Хватит. Шею свернете, – раздается из его губ, красных, будто напарник кровь пил. Хриплый голос, теплее всепрощающее света.

Я тебя самостоятельно зарою, будешь так пугать!

– Не переживу, если ты опять исчезнешь, – успевает сморозить мой непослушный рот. Он мне совершенно не подчиняется. Творит, что хочет. И сам целует Богомола.

Мое пофигистическое отношение к окружающему миру сыграло со мной злую шутку. Все началось с привычки к непривычному имени. Дальше: целый год тренировок и диверсионной охоты на демонов из засады. После: разрешение называть себя бабой.

Когда женские формы стали привычнее мужских? Сколько понадобилось времени, чтобы не огрызаться на ненавистное имя? В какой момент мое сознание успело настолько измениться? Кажется, внутри все такое же… Но точно что-то не так! Да я уже думать начинаю как женщина! Собственные чувства стали неуправляемым шквалом эмоций, выбор одежды – решением глобального масштаба. Что там выбирать-то: все балахоны черного цвета?! Это точно влияние женских гормонов.

Уверенность в том, что собственное «я» не зависит от оболочки, в которой находится, подорвана. Руки трясутся от желания то ли задушить, то ли пристрелить напарника.

Головушка моя точно спятила, покатилась по наклонной в самую гущу сладострастных образов, бесспорно надиктованных слишком долгим воздержанием.

Мне бы пойти соблазнить Лукрецию, поприставать к проституткам. Но, будто собака на кость, кидаюсь на соратников по работе.

С какой стати мне вообще целовать умирающего Богомола?

Откусить ему голову напоследок?

Это, конечно, бесконечная радость, что он выжил, а не откинулся во второй раз.

Но в принципе, не велика бы было потеря.

Точно могу сказать: мне не понравилось. Целовать умирающих сомнительное удовольствие. И ощущения до сих пор странные. Привкус крови ничего общего с романтикой не имеет, скорее – с сумасшествием. А вот безразличие самого напарника бесспорно бесит. Ведет себя будто бы ничего и не произошло. Я не могу же страдать в одиночестве! В таких делах компания нужна. Психушка гостеприимно машет мне ставнями. Погоди, родная, я уже скоро.