Блюстители порядка, как многие бы на их месте, посчитали все это очередным пьяным бредом, какого за время службы наслушались немало. Однако скандалист не унимался, настаивал, что он – убийца, а о подробностях им, нижним чинам, знать не полагается – пусть отведут к судебному следователю, уж тому-то он все и расскажет.

Он так настаивал, бахвалясь и выставляя себя «крутым убивцем», что жандарм с городовым в конце концов решили: ну если человек так уж просит… Доставили к следователю. Еще не протрезвев толком, станционный буян рассказал о совершенном им убийстве с такими подробностями, что очень быстро стало ясно: пьяным выпендрежем тут и не пахнет.

Действительно, несколько дней назад за городом кто-то убил булыжником отставного солдата, забрав у него какие-то жалкие копейки. Сыщики из сыскной полиции быстро поняли, что столкнулись с классическим «висяком»: не было никаких следов и зацепок. А тут является пьяная рожа и рассказывает подробности, которые мог знать лишь убийца… Проверили. Подтвердилось. Судили. Осудили. Наверняка уже на следующий день, протрезвев в камере, убийца рвал на себе волосы, но поздно было пить боржоми…

Доля юмора (вполне возможно, и не черного) присутствует и в другой истории – благо закончилось все без крови и жертв. В 1859 году в сыскной полиции стало известно, что «двое неизвестных людей, Митрофан и Сергей, намерены убить и ограбить отставного титулярного советника». Отставной чиновник жил одиноко, прислуги не держал – и считался человеком зажиточным. Полиция быстро обоих вычислила, за ними неотступно стали ходить агенты сыскной – и взяли, когда те пошли на дело.

Где тут юмор, спросите вы? А юмор в том, что эта парочка (один – бывший дворник в доме того самого чиновника, другой тоже не из графьев) явно начиталась бульварных романов о «благородных разбойниках». И действовала в стиле романтики самого дурного пошиба: в качестве орудий убийства на последние деньги приобрели в антикварной лавке два очень красивых кинжала, загримировались, приклеили бороды перед тем как идти на дело, встретились ночью в Александровском саду, в чем не было никакой надобности, однако выглядело все чертовски романтично, как в тех самых романах: ночь, чащоба…

Так в точности и неизвестно, как на них вышла полиция. Самая убедительная версия – то ли расхвастали спьяну где-нибудь в трактире и случившийся там агент сыскного подслушал, то ли начали бахвалиться перед знакомыми, какие они крутые и что они вскорости устроят, – и кто-то сообщил куда следует. Как бы там ни было, грабить и убивать шли всерьез, с хорошо заточенными антикварными кинжалами, – взяли их на полдороге… А могли и не взять…

Еще один случай, правда, начисто лишенный юмора. Весной 1879 года в своей постели нашли мертвым шестнадцатилетнего Николая Познанского. Смерть произошла в результате отравления морфием. Юноша был жизнерадостным и общительным, никаких амурных или прочих трагедий с ним не произошло, так что причин для самоубийства вроде бы не имелось. В семье все тоже складывалось нормально, семья была небедная и благополучная (отец – жандармский полковник, отнюдь не домашний тиран).

Едва сыщики начали копать, поперла романтика опять-таки дурного пошиба. Подозрения пали на сорокалетнюю гувернантку детей Познанских, француженку по происхождению Маргариту Жюжан. Выяснилось много интересного. Оказалось, что к тому времени покойный и француженка более двух лет находились в самых что ни на есть взрослых отношениях. Что полковник их однажды застал в самом недвусмысленном положении, но мешать не стал и тихонечко ушел (должно быть, руководствуясь нехитрой жизненной логикой: подрос сыночек, что теперь? Лучше уж так, чем если бы он начал шляться по борделям и подцепил какую-нибудь заразу. В конце концов, как гласит старая русская поговорка, «сын не дочь, в подоле не принесет»).

Самое интересное, что у француженки, судя по всему, возникло самое настоящее чувство (не столь уж редкая ситуация – увядающая красотка и юный красавчик). А вот Николай… Набравшись опыта с гувернанткой, к «воспитательнице» откровенно охладел: сложилась теплая компания «золотой молодежи» обоего пола, где присутствовало не только шампанское, но и морфий (наркомания уже тогда имела место быть). Поскольку под рукой имелись молодые и доступные красотки («золотая молодежь» уже тогда зажигала не по-детски, и вполне приличные, по мнению окружающих, девицы из хороших семей втайне успевали, гм, изрядно напроказить), юноша, должно быть, подумал: а на кой черт мне теперь эта старая баба?

Француженка откровенно ревновала, несколько раз набивалась к «воспитаннику» в спутницы на эти вечеринки (что того и раздражало, и тешило самолюбие: вон как за мной бегает…). В ту ночь Жюжан спала в соседней комнате, имела полную возможность войти и подмешать смертельную дозу морфия к какому-нибудь безобидному питью на ночном столике.

Загадка так и осталась неразгаданной. На суде француженка произвела на присяжных самое хорошее впечатление: держалась скромно, горевала о смерти молодого человека, а твердых улик не имелось, одни подозрения. Суд ее оправдал. В общем, темное дело. Помня о презумпции невиновности и наркотических забавах той компании, нельзя исключать, что вьюнош отдал богу душу от банального и классического передоза…

Особая статья – «честные убийства». Которые у всех окружающих не вызывали ни малейшего осуждения, вовсе даже наоборот. Речь пойдет о дуэлях…

«Классических» дуэлей на европейский манер (тех самых, с которыми жестоко, но в итоге безуспешно боролся кардинал Ришелье) допетровская Россия не знала совершенно. Случались поединки меж знатными особами, но исключительно в рамках так называемого суда Божьего. В случае запутанной тяжбы, когда суд не мог определить, кто прав, а кто виноват, дело часто заканчивали «судом Божьим» – считалось, Бог разберется, кто окажется убит, тот и был не прав. Это отнюдь не русское изобретение, а распространенная общеевропейская (в Средневековье) традиция. В Англии случалось, что «суд Божий» определяли и простым крестьянам (лично свободным) – как правило, из-за запутанных земельных споров. Правда, как люди происхождения неблагородного, они дрались не мечами, а заостренными палками (в некотором смысле орудием, не менее убойным, чем меч).

Дуэль в России прописалась во времена Петровских реформ, когда из-за границы перенимали все подряд: и полезное, и не столь уж. Поначалу дуэлировали по старой привычке исключительно офицеры-иностранцы – но очень быстро эту привычку у них переняли и русские дворяне. И понеслось…

Кардинал Ришелье особо завзятым дуэлянтам рубил головы (очень уж много дворян погибало, сплошь и рядом по совершенно пустяковым поводам). Петр I тоже вроде бы с дуэлями боролся не на шутку – при нем законы предусматривали смертную казнь не только для самих дуэлянтов, но и для их секундантов. Однако неизвестно ни одного случая, когда этот закон применялся бы на практике, он попросту не работал. Так обстояло на протяжении всего XVIII столетия.

При Николае I дуэлянтов-военных (пусть и не всегда) лишали чинов, ссылали на Кавказ солдатами (или оставляли в офицерском чине, как это случилось с Лермонтовым, но в тогдашнюю «горячую точку» отправляли). Штатских ссылали за Урал или сажали в крепость. Могли приговорить и к церковному покаянию, как произошло с застрелившим Лермонтова майором Мартыновым. Церковное покаяние – не столь уж легкое наказание. Фактически человека на пару-тройку лет заключали в монастырь, не под замок, но без права выхода за ворота и с обязанностью присутствовать на всех службах. После реформ 1864 года дуэлянтам согласно одной из статей Уголовного уложения полагалось от двух до четырех лет заключения в крепости.