В Европе, особенно в Италии, с давних пор промышляли на широкую ногу так называемые клакеры, организованные в немаленькие числом ватаги «зрителей». Судя по тому, кто им платил (или, наоборот, платить отказывался), они могли либо поспособствовать успеху спектакля теми самыми «бурными, переходящими в овацию»[2], аплодисментами, либо, наоборот, провалить и сорвать представление свистом, шумом и воплями.

В России этот вид аферы как-то не прижился – но вот театральные критики вовсю промышляли «литературным шантажом». Рыскали по театрам помельче (крупных и солидных избегали), всем местам, где давались концерты (кафешантанам, летним садам и прочим легальным увеселительным заведениям) и брали в оборот владельцев, антрепренеров, артистов. Методика та же: можно описать спектакль, артиста или певицу в самых превосходных тонах, а можно и дать ту самую «преуморительную карикатуру».

Как правило, от них откупались. Тем более что народец был мелким и довольствовался малым: обед или ужин с вином, бесплатные билеты, платные рекламные объявления, небольшие «пожертвования» самому критику или его газетке…

Довольно широкий размах в обеих столицах приобрело хулиганство на улицах и в общественных местах. Впрочем, оно тогда именовалось (как и теперь) нарушением общественного порядка. Термин «хулиган» (вошедший не только в русский, но и в другие европейские языки) произошел от английской (или ирландской, но жившей в Англии) семейки Хулигэн, печально прославившейся буйным поведением и шумными скандалами, а то и драками с соседями. Однако в описываемые времена семейка еще не успела настолько «прославиться», чтобы ее фамилия стала не в одной стране нарицательной.

Часто виновниками были «простолюдины». Не раз (порой из-за сущих пустяков) артели фабричных и заводских рабочих устраивали меж собой на улице серьезные побоища, после которых случались не только пораненные, но и убитые.

Остались протоколы полиции и суда касательно одного большого любителя музыки. Приказчик из винной лавки, крестьянин по происхождению, отмечал Пасху, как и подобает исконно русскому человеку (исконно еврейскому, впрочем, тоже, разница только в том, что даты иудейской и христианской Пасхи не совпадают). На второй день сидеть в четырех стенах надоело, и парень пошел по улице, что есть мочи наяривая на гармошке. Первый попавшийся городовой велел это дело прекратить, поскольку – воспрещено законом. Гармонист прекратил – но, отойдя подальше, снова заиграл. А там еще один городовой с тем же строгим приказом, и еще один… В конце концов парень со злости разломал гармошку об голову очередного блюстителя порядка – вот и утверждайте после этого, что гармошка не ударный музыкальный инструмент…

Ну, сбежались коллеги пострадавшего, буяна повязали. У мирового судьи гармонист оправдывался простодушно:

– Целый год, как в тюрьме, сидишь в погребе. На праздниках насилу вырвался погулять, купил себе гармонию да захотел ее, значит, испробовать на улице, а городовой говорит – нельзя… Был я в то время «хвативши» порядком. Обидно мне стало: потому что эту самую музыку ужасно как люблю и большой охотник на гармонии поиграть…

Судья, однако, решил, что любовь к музыке – еще не основание для нападения на полицейского при исполнении им служебных обязанностей, да и музыкальный инструмент был использован уж никак не по прямому назначению. Пришлось любителю музыки пару месяцев отсидеть…

Однако остался в полицейских протоколах и случай, когда форменный дебош устроили другие любители музыки, из самой что ни на есть «чистой публики» обоего пола.

1877 год. Меломаны ездили послушать концерт в Павловске под Петербургом. Возвращаться пришлось ночью, из-за нераспорядительности железнодорожной администрации обратного поезда пришлось ждать более часа, а когда он наконец появился, вагоны оказались неосвещенными. Все жалобы пассажиров игнорировались. В конце концов разозленные любители музыки перебили немало стекол на станциях и в вагонах, поломали вагонные сиденья, даже поколотили нескольких кондукторов, оказавшихся крайними… В отличие от приказчика все были трезвехоньки (а впрочем, иные джентльмены могли и изрядно угоститься в вокзальном буфете).

Полицейские протоколы и судебные хроники пестрят превеликим множеством примеров хулиганства именно что чистой публики – порой откровенно комических.

Вечером с собрания в Педагогическом обществе чинно возвращаются молодые учителя – две дамы и трое мужчин. Дамы идут чуть впереди, на них неожиданно налетает компания очень даже прилично одетых молодых людей, без церемоний принимается их обнимать и целовать. Молодые педагоги, даром что интеллигенты, кинулись с кулаками на выручку – и получилась добрая драка, причем в ней активно участвовала и одна из сеятельниц разумного, доброго и вечного, как следует оттаскавшая за волосы сбитого с ног ее кавалером нахала. Сбежались городовые, был составлен протокол, дело пошло к мировому. Нахалы оказались загулявшими молодыми чиновниками.

Похожий случай. Две дамы чинно шествуют по Невскому. К ним подходит хорошо одетый франт и откровенно предлагает поехать с ним в сауну… тьфу ты, черт! В баню, конечно же, саун еще не имелось, но банные развлечения были в обычае… Дамы возмутились и позвали идущих чуть позади мужей. Один из них сцапал франта за шиворот и стал звать городового. Франт сказал, что он – чиновник, и у него будет масса неприятностей, если дело дойдет до полиции и его начальства. Так что лучше уж пусть его просто побьют, он согласен. Бить нахала разозленный муж не стал – но подозвал извозчика, дал ему двугривенный и попросил плюнуть в рожу франту. Что извозчик с превеликим удовольствием и проделал: работенка непыльная, а плата не хуже, чем за не особенно длинную поездку.

Уличных «шутников» хватало. Одни нагло приставали к вполне приличным дамам с непристойными предложениями, а получив отпор, отвешивали безвинной жертве парочку оплеух. Некий юный телеграфист не просто поколотил даму, пригрозившую в ответ на приставания позвать городового, – еще и сбил с ног и прокусил ей палец – такой вот Маугли…

Однажды у мирового судьи оказалась целая компания типографских наборщиков – за то, что ради забавы пачкали одежду прохожих типографской краской. Молодые шалопаи, стоявшие гораздо выше на общественной лестнице, развлекались столь же хамски – гоняли на рысаках и пугали прохожих, делая вид, что вот-вот выедут на тротуар, опрыскивали серной кислотой нарядно и дорого одетых дам, били камнями окна, окатывали прохожих из своих окон помоями…

Двое приказчиков, шагая по улице, хлопают по уху попавшегося навстречу прохожего – оба трезвехоньки, просто стих нашел.

Двое приятелей из-за чего-то шумно поссорились на улице. Из ближайшего дома выскакивает бравый мужчина и без лишних слов начинает начищать обоим физиономии. Полиция, протокол, мировой судья… Драчун оправдывается;

– Я, господин судья, сидел дома, играл на рояле (еще один любитель музыки, ага. – А. Б.), вдруг слышу шум, драку, а так как я раньше служил в военной службе офицером, потому не мог удержаться, чтобы не прекратить беспорядок…