Безбожно.

Анна Павловна хлопнула в ладоши, и гомон стих, а люди, до того бродившие вдоль стола, казалось, бесцельно, скоренько отступили, освобождая дорогу ее императорскому величеству.

Лизавета и сама не поняла, как получилось так, что она и другие девицы оказались по правую руку императрицы, а все прочие придворные — по левую. И оказалось их не так чтобы много… человек сорок, может, пятьдесят. Главное, что они явно затаились, чего-то ожидая. И это ожидание Лизавете крепко не по нраву пришлось.

Вот не ждала она от придворных ничего хорошего.

Дамы раскрыли веера, пряча улыбочки. Кавалеры отворачивались, изредка обменивались репликами друг с другом.

Императрица прохаживалась вдоль стола, останавливаясь то перед одним букетом, то перед другим…

— Кто хочет начать? — голос у нее оказался по-девичьи звонким.

А ответом послужила тишина. Впрочем, ненадолго.

— Я, пожалуй, — выступила Аглая Одовецкая. Ныне, одетая в светло-бирюзовое платье, чем-то похожее на гимназический скромный наряд, она смотрелась моложе своих лет.

Простая коса.

Из украшений — камея под горлом.

А букет она составила довольно простой. Темная ветка падуба, в которой поблескивала пара ягод, тонкие нити аспарагуса и золотистый крыльник, чьи тонкие хрупкие цветы дрожали на невидимом ветру.

— К сожалению, я несколько далека от… того, что называют языком цветов. — Аглая осторожно коснулась острых листьев. — А потому составила букет на свой вкус.

Кто-то хихикнул…

Лизавета повернулась. Так и есть, круглолицая барышня закрылась веером, но глаза ее подозрительно сияли, а склонившийся над ухом кавалер шептал… что-то там шептал. Лизавета покраснела.

— Настойка падуба способна облегчить боли в спине, а смесь аспарагуса и крыльника снимет отек и напряжение в мышцах… правда, я еще не нашла мышанку, без которой настой будет неполным, но в это время года она встречается лишь в березовых рощах…

— Дура, — стоявшая подле Лизаветы девушка произнесла это явно с чувством глубочайшего удовлетворения. — Здесь ей не лечебница…

— Благодарю. — Ее императорское величество коснулась следующего букета. — Всегда отрадно осознавать, когда что-то делается со смыслом…

Розовая башня, символизирующая великолепие империи, рассыпалась, стоило к ней прикоснуться.

— Берясь за работу, следует проверить инструмент, — не выдержала Анна Павловна, когда следом за башней распался лилейный лебедь и огромный торт, сложенный из нескольких видов цветов.

Кто-то разрыдался.

Кто-то не смог скрыть торжествующей усмешки…

Говоря по правде, Лизавета несколько устала. Светило солнце, а зонтов им не предоставили, не предложили стульев. Впрочем, сидеть в присутствии императрицы все одно было неприлично.

Припекало.

Трепетали веера… кто-то что-то говорил, уже не чинясь.

Рассыпалось прахом очередное сооружение из цветов.

Слезы.

Вздохи.

И ощущение, что ноги налились свинцом, а в голове — пустота… и так не бывает, чтобы ни с того ни с сего усталость вдруг навалилась. Если разобраться, Лизавете случалось куда больше времени проводить на ногах да в условиях не самых лучших. И она уставала, но не так… всеобъемлюще.

Она огляделась.

И нахмурилась.

Девицы молчали. Стояли бледны, растерянны… красота куда-то ушла. Кто-то торопливо обмахивался, кто-то озирался, явно пытаясь найти хоть что-то, на что можно было бы присесть… кто-то что-то пытался рассказать об очередном букете, но…

Анна Павловна не слушала.

Она стояла за левым плечом императрицы, которая, казалось, всецело была сосредоточена на этих растреклятых букетах, но смотрела исключительно на девушек. И время от времени что-то черкала тоненьким карандашиком в блокноте.

А если…

Конечно, ее ведь предупреждали, что просто не будет, и если все так, как Лизавета предполагает… Она отыскала взглядом Снежку, которая казалась отстраненной и задумчивой, она стояла в стороночке, погруженная в собственные мысли. А вот княжна Таровицкая не выглядит уставшей, вполне свежа и весела, окружена группой кавалеров… что-то говорит… смеются и говорят уже ей… Одовецкая наблюдает за соперницей с какой-то непонятной ревностью, но тоже ни тени усталости…

Лизавета сосредоточилась.

Щит.

У нее не всегда получалось, но если попробовать… из воспоминаний. Вот отец берет ее на первую охоту. Матушка возражает: где это видано, чтобы девицы охотились? У нее от ветра кожа огрубеет, а на руках появятся мозоли, и вообще неприлично в мужском седле ездить.

Увидит кто…

Увидят, отец в этом уверен. И похвалят… они идут по снегу… прохладному белому снегу, который прихвачен морозцем, и белая корочка хрустит, а ноги в снегоступах проседают, но не проваливаются. Это потому, что в Лизавете веса меньше, чем в белке.

Усталость отступает, медленно и нехотя, дышать и то становится легче. И Лизавета дышит, а отдышавшись, ловит на себе одобрительный взгляд. Анна Павловна? Но… взмах рукой. Очередь? Конечно, Лизавета едва не забыла про букеты. И выходит, пора…

Разом нахлынула неловкость, но с нею Лизавета справилась на удивление легко. Просто подумала… да, про ту же охоту, которая была неудачной. А что поделаешь, если по лесу она шла шумно, бестолково? Зато был вечерний костер на поляне. И теплый хлеб. И сало, вкуснее которого она, казалось, не едала… смех отца, ее неловкость…

От императрицы пахло вересковым медом.

И еще летом.

И чем-то иным, незнакомым, но приятным.

— Я… не знаю, что говорить. — Лизавета коснулась каменных листьев, убеждаясь, что хуже не стало. — И понятия не имею, как получилось, что они стали… такими.

Зазвенели колокольчики.

Тихо так.

И кто-то заметил:

— А она использовала магию!

Почему-то простые эти слова заставили девиц очнуться от морока. Да… сильные эмоции разрушают ментальные чары. Красавицы же определенно испытывали сильные эмоции.

— Магию?! — поинтересовалась блондинка в морском платье. — Разве можно было…

— А разве вам кто-то запрещал? — Анна Павловна захлопнула записную книжку. А императрица, склонив голову, посмотрела этак с насмешкой, будто знала о чем-то, о чем сама Лизавета и не догадывалась.

— Честность, — сказала она, — безусловно, хорошая черта…

А кому сказала?

И зачем?

Непонятно.

Главное, когда вручили приз победителю — кулон из живого золотистого янтаря, — Лизавета почему-то почувствовала себя обманщицей. Ведь не ей должен был достаться… ведь все получилось случайно.