— Что случилось? Ударился? Где болит? А вдруг трещина?

И вся боль у Тимура пропала, отступила куда-то, так его удивила ее реакция. Он смотрел в ее зеленые глаза цвета майской травы, вспыхнувшие желтыми цветками мать-и-мачехи, и думал, что сгорит от жара, хлынувшего в его только что смертельно белое лицо. Сердце билось о грудную клетку, как град об окно. Он не удержался — и ткнулся губами в щеку Златы, ощутив бархатистую кожицу нектарина. Золотые волосы хлестнули грибным дождем ему в лицо, солнце брызнуло в глаза. Злата не сопротивлялась, а, наоборот, робко притянула его за талию и пересчитала позвонки: тонкие пальчики пробежали будто по дырочкам свирели — и все запело внутри его. Они так и стояли в пустом коридоре минут пять, смакуя минуты и боясь спугнуть мгновение, точно стрекозу, севшую на руку. Когда они оторвались друг от друга, Злата вдруг спросила, нравится ли она Тимуру.

Он ответил:

— Очень! Как только я тебя увидел, сердце екнуло, и я понял, что бесповоротно пропал. Но я очень стеснялся и боялся, что ты из-за моей тугоухости не захочешь общаться со мной. А потом эта ужасно нелепая история с рухнувшими книгами… Я чувствовал себя неуклюжим медведем, переломавшим Дюймовочке косточки, и был уверен, что ты вообще будешь меня старательно избегать.

— Что ты! Я очень неуютно чувствую себя в этой чужой школе, чужом классе, незнакомом городе, и ты мне нравишься, — и погладила его по голове.

Ответ стал для Тимура шоком. Он стоял в нерешительности, думая, что ей сказать и что сделать. Переминаясь с ноги на ногу и запинаясь, ответил:

— А давай я буду твоим пажом! Я могу показать тебе город — и он тоже станет тебе родным.

Так в жизнь Тимура кипенно-белым цветом ворвалась любовь, когда земля стояла закутанная по уши в белый пуховый платок, а ветки деревьев свивались в ажурном плетении, похожем на белую старинную скатерть с бахромой по краям.

Как-то в выходной, когда уже вовсю звенели водостоки, мешая спать, а мартовские коты душераздирающе орали сигнальной сиреной, Злата вышла на лестничную клетку — и ахнула: вся площадка была осыпана лепестками роз и мелом написано: «Прости! Неуклюжий медведь».

Выглянула в окно. За окном все то же: грязная весенняя улица, когда снег лишь клочками ваты лежит на темной размякшей земле. Из-под сошедшего снега показались обрывки мусора: цветные полиэтиленовые мешки, украсившие землю неприглядными заплатками, изумрудные и коричневые бутылки, пускающие солнечные зайчики; металлические баночки из-под пива, блестящие елочными игрушками; веселенькие пластиковые коробочки и размокшая, похожая на грязный снег, бумага. Подумала, что вот так и в жизни: под чистым снегом прячется всякий сор, который либо собирают, либо он зарастает травой и становится опять невидимым. Голые ветви деревьев, казавшиеся обуглившимися на фоне голубого неба, приютили гнезда, обживаемые вернувшимися с юга грачами и пока открытые человеческому взору. Скоро шумящая зеленая листва тоже скроет их. Посмотрела налево на детскую площадку. Тимур сидел на оранжевых детских качелях, уставившись на ее балкон. Выражение лица разглядеть из окна она не могла, но что-то в его тщедушной фигурке было от замерзшего на холодном ветру воробышка, ожидающего крошек.

Она поспешно оделась, боясь, что юноша испарится, как последние островки снега, впитавшие уличную копоть и пыль, и выбежала во двор. Упругий весенний ветер, набухший талой водой, точно поникшие от засухи и жары цветы после ливня, хлестнул в лицо свежим запахом проснувшейся от зимней спячки земли и предчувствием любви.

Она тихонько присела рядом с юношей, нежно коснувшись его щеки, на которой появились первые колющиеся волоски, которые он радостно сбривал по утрам, осторожно трогая наждак кожи и разглядывая пушок над губой, который оставался мягким, точно волосики на темечке младенца.

Он повернулся к ней лицом — и их глаза встретились! Они смотрели друг на друга не моргая, не отрываясь, как будто это мгновение могло больше никогда не повториться, словно всматривались в бегущий мимо поток быстрой реки, стараясь разглядеть под водой смутные тени больших рыб. Сердце билось в груди ночной бабочкой, пытавшейся сквозь стекло добраться до ярко горящего розового абажура, примагничивающего своим нестерпимым сиянием. Вот девушка потянулась к нему и, закрыв глаза, нежно поцеловала, чуть коснувшись его щеки воздушным, невесомым поцелуем, похожим на касание опавшего лепестка. Он хотел прижать ее к себе и больше никуда не отпускать, никогда в жизни! Ведь он был так одинок и никому не нужен. Он хотел настоящего, крепкого поцелуя, какие частенько видел в кино, жадного, втягивающего в себя чужие губы, точно сладковатый березовый сок, стекающий по шершавому пораненному стволу, когда нет времени собрать этот сок в подставленный сосуд. Но боялся ее обидеть и думал, что еще не время. Он будет очень стараться и оправдает кредит доверия, выданный ему в этот прекрасный день, где солнце слизывает мягким и теплым языком остатки снега, будто мороженое, а ручьи, бегущие наперегонки, звенят, как ключи от новой жизни, полной счастливых чудес.

Аркадий записался в секцию карате, так как считал, что любой уважающий себя мужчина должен уметь постоять за себя. Тимур с ним в секцию не пошел. Родители отговорили. Да он и не представлял, как он будет кого-то бить даже на тренировках. Зато воображение предательски рисовало картины, от которых ему хотелось зажмуриться: как железный кулак с размаху натыкается на мягкое, горячее, податливое, живое, не оставляя ему никакой возможности оправиться от коварного удара; как его ботинок ударяет кого-то в пах — и соперник с побледневшим, похожим на зеленую редьку, лицом, падает мешком с песком на заплеванный асфальт, а голова его раскалывается, точно перезревший арбуз, — и из трещины в черепе на асфальт медленно, будто подходящее тесто, выползают мозги. Он весь покрывался холодной испариной, представляя, что он убийца, — и сердце начинало бешено стучать, словно пишущая машинка советских времен.

Теперь он каждый день провожал Злату домой, и они всегда сворачивали с этого пути — и гуляли по весеннему городу. Он показывал ей город. Стояли на откосе и смотрели, как полноводная река несет первые груженные песком баржи и танки. Наблюдали, как летят быстрокрылые «Метеоры», похожие на гигантских водоплавающих птиц. В реке, напоминающей старое потемневшее зеркало, отражались кучевые облака, которые казались Тимуру стаей экзотических страусов, разгуливающих по воде. Небо с каждым днем становилось все синее, будто его прополоскали в талой воде, и все загадочнее.

По городу гуляла весна, вступившая в свои права и чувствующая себя полноценной хозяйкой, кружащей чужие головы. Она разбрызгивала листву, окунув кисть в зеленую сочную краску и стряхивая ее резким взмахом руки на бледное полотно березовых аллей, взрывающихся капельками почек. Весна разливала аромат распускающихся ландышей и подсушивала последние лужи на тротуарах, хранящих в себе воспоминания о том, что когда-то застоявшаяся вода была отдельными резными снежинками, парящими в одном танце с себе подобными, но не сливающимися с ними. Переливы возвратившихся в родные пенаты пташек, распушивших оперение в боях за красоток с черными бусинами глаз и острыми раскрытыми клювиками, сигналили, что время любви, мороки, смятения и бессонных ночей, когда сердце, качая кровь, насыщенную кислородом талой воды, пьянеет, точно от алкоголя, пришло. Зеленые ветви, нависшие над тротуарами, стирали с лица поцелуи.