— Нравится? Эти светлячки в отличие от наших «поют» своим дамам огненные гимны только хором, всей стаей в унисон вспыхивая и затухая. Обычно они собираются на токовища на каком-либо одном, всегда постоянном дереве. И здесь все разом зажигают и все разом гасят свои огоньки. Жуки на соседнем дереве тоже вспыхивают в одном ритме, но не в такт с первым деревом. А третье и четвертое деревья «полыхают» на свой лад. Зрелище потрясающее! Час за часом, ночь за ночью, неделями и даже месяцами мигают на дереве жучки все в том же ритме, как и много дней назад. Ни шквалистый ветер, ни дождь, моросящий над лесом целыми днями, так, что кажется, воздух весь промок и набух влагой, не могут изменить интенсивность и частоту вспышек. Только слишком яркое и тревожное сияние полной луны будто бы смущает жуков — и они перестают светиться… Можно их выпустить — и ты увидишь все сама.

Сергей приоткрыл банку, излучающую такой яркий желтовато-зеленый свет, что она разглядела новые морщинки на его лице, бегущие от век, точно трещинки на асфальте, сквозь который начал прорастать кустарник. Потряс склянку за горло — и опрокинул.

…Огненная пыльца парила над водой — и озеро теперь казалось небом, расцвеченным звездами. Ей почудилось, что она уже видела это. Но где? Во сне? В другой жизни, где ее душа обитала в другом теле? Или в новогоднем представлении своего детства, когда серпантин, имитирующий снег, подсвечивали огни софитов? Или этого и не было вовсе, а только пригрезилось? Огоньки кружили, парили над водой, точно клочки подожженных писем, дневников и записок, которые жгут, чтобы забыть и не вспоминать никогда, пытаясь обмануть и успокоить свое сердце. Пламя то разгоралось, то затухало. Они мерцали как маленькие звездочки, каждая в своем ритме, рождая завораживающую цветомузыку.

И вдруг часть огоньков потянулась к дереву боярышника, посаженному на аллее парка. И вот уже дерево зажглось где-то в глубине кроны, став таинственным цветком, что ищут в ночь Ивана Купал ы. Ищут и никогда не находят. Не повезло. Пролетело мимо, обдав юношеским ожиданием встречи и счастья.

Светлячки слетались к дереву, кружили вокруг в огненном танце, будто снежинки в карнавальную ночь, постепенно оседая на ветвях и теряясь среди черных листьев, похожих на лоскутки истлевшей ткани. И вдруг те огоньки, что прятались в глубине кроны, замигали «в такт». Вика завороженно смотрела на дерево, полыхающее изнутри таинственным свечением.

— Ты прямо как Волшебник Изумрудного города! — захлопала она в ладоши.

Светлячки на концах ветвей постепенно вступали в оркестр — и волны мигающих в унисон вспышек бежали, как бенгальский огонь, по ветвям дерева во все стороны. И вскоре все дерево полыхало в одном ему понятном ритме, то разгораясь, будто костер от налетевшего порыва ветра, то почти погаснув, точно окурок, брошенный в снег.

Светлячки исчезли, растворились в том летнем саду в шальную ночь, но в душе Вики еще долго жила дуга их света, похожая на Млечный Путь. Она казалось такой же вечной и неизменной, как это созвездие: только ненастье укрывает ее плотным и толстым одеялом облаков, а как только ветер уносит их, выныривает снова, тревожа душу своей загадкой.

Была дописана диссертация — и Вика почувствовала какую-то щемящую грусть: вот и окончен еще один этап жизни. Их отношения уже пересыхали, как весенний ручеек на горячем майском солнце. Она со смирением думала о том, что вряд ли они увидятся с Сергеем еще. Жизнь горной речкой закружила их в водовороте, который надо было проплыть вместе, а затем вышвырнула ее на берег. Берег был не скалистый и обжитой, с домиком на лужайке, из трубы которого клубился дымок. Почему же она чувствует пустоты потери? Точно болит отрезаная рука. Да было ли это в ее жизни?

Но через пару недель Сергей ей снова позвонил… Ехали по городу, вступавшему в зиму… Город был парализован. За ночь навалило снега. Снег таял под колесами машин. Автомобили буксовали, урчали, захлебываясь снежной кашей, замирали в пробках, коих было так много, что казалось, весь город оцепенел, прорывались за черту высотных построек рывками, точно лодки от очередного взмаха весел. Вика подумала о том, что их отношения тоже вступают в зиму, но они пытаются выбраться на прямую трассу, плутая в объезд по мелким улочкам, но эти улочки тоже запружены машинами.

Печалилась о том, как быстро проходит жизнь! Еще вчера она ждала от жизни встречи своего единственного, с которым они будут как две половинки стручка горошка хранить и беречь вызревающие семена… Почему, когда раскрывают стручок, горошины чаще всего оказываются в одной его половинке, а другая остается совсем пустой? И с кем останутся их с Глебом горошины, если они расстанутся? Еще год тому назад она была уверена, что с ней, а теперь не знала… А может быть, ни с кем? Выскользнут из домика, покатятся по земле и прорастут вдалеке от их дома… Она едет в никуда, где обрываются все дороги, с чужим мужчиной, который включил дворники на ветровом стекле, но снег все равно лепит так, что едут они в белой полумгле, в которой очертания их будущего так неясны и размыты, что сердце сжимает тоской от предстоящей потери. Сколько им еще жизнь отмерила таких встреч?

Когда наконец вырвались за город и поехали сквозь белую мглу по трассе, провалилась в сон.

Сон был странный: будто бы они шли с отцом по песку. Песок был хорошо утрамбован и лежал слоем высотой в несколько метров. То, что это несколько метров, она хорошо видела по уровню реки. Река была далеко внизу. Это были целые горы песка, со своими пещерами, со своими гротами, лабиринтами и арками. Она все время боялась провалиться сквозь грунт, но песок был твердый, и ноги только слегка утопали в нем. Отец ушел далеко вперед — и она шла за ним, боясь, что сейчас он совсем исчезнет из виду. На песке совсем не оставалось следов, настолько верхний слой был сухим и рассыпчатым. Она присела на корточки и набрала полные, сложенные ковшиком ладони песка. Смотрела, как песок медленно протекает между пальцев. Когда осталось несколько песчинок, зачерпнула снова — и подумала, что надо лишь вовремя зачерпнуть сызнова — и жизнь потечет опять тонкой струйкой, пока не останется несколько песчинок. Главное — успевать набрать полный ковшик ладоней вновь.

Очнулась, с трудом понимая, где она, и медленно возвращаясь из небытия.

Заколдованный сказочный сад распахнул им свои объятия. Облепленные снегом деревья заледенели и звенели на ветру, как будто тихонько чокались друг с другом тонкими бокалами. Припорошенные снегом яблоки выглядывали из-под поникшей под тяжестью первого снега травы, точно заснувшие снегири. Вика подняла одно, оно было твердым и блестящим, как шар для крокета… Достала из сумки пакет и набрала туда несколько штук, чтобы оттаяли у камина, пуская в эмалированное блюдо сладкий сок. Яблоня закидала ее снегом, просыпавшимся с веток, задетых головой… Снег, проникший за воротник, ознобной змейкой сползал по ее позвонкам, растворяясь в тепле ее тела. С печалью подумала о том, что зимой они сюда, пожалуй, не доберутся…

Дача встретила их холодным сумраком и каким-то странным щемящим чувством, какое бывает, когда провожаешь взглядом косяк птиц, улетающих на юг… Летят по небу, словно черные буквы на листе бумаги, выстроившиеся в строчку, написанные при тряске в автобусе… Знаешь, что все когда-нибудь вернется. Будет новая весна с веселым цоканьем ручьев по тротуарам и оседающими, съеживающимися за день сугробами, опьяняющая воздухом, который хочется пить большими жадными глотками пересохшим от безлюбья ртом. Но это будет уже другая любовь…