Она сидела за компьютером, перебирала чужие листки, исписанные корявым почерком, и ничего не могла разобрать. Казалось, что на листке просыпаны мелкие завитки состриженных кудряшек пуделя. Как все это набрать на компьютере, она не могла представить… Просидела полдня, сквозь каракули разгадывая то, что автор силился донести. Набирала одним пальцем на компьютере по букве. Через час у нее заболела голова. Ощущение, что голову напекло — и она была близка к солнечному удару. В глазах побежала мелкая рябь, будто по освещенной нестерпимо ярким солнцем воде. Золотые рыбки, шевеля своими сильными плавниками и больно ударяя хвостами по воде, высекали хрустальные брызги и не давали ряби исчезнуть. По воде шли круги, как от бросаемых камушков, сквозь плеск воды в ухе противно запищал комар. Она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Поспешно бросила листки рукописи, точно боялась обжечься, и легла на диван. Потолок крутился, словно она скакала на карусельной лошадке по кругу. Лошадка невесело мотала головой, лениво наклонялась за сеном и медленно пережевывала его. Вика зажмурилась и попыталась заснуть. Теперь в глазах вспыхивали всполохи приближающейся грозы, что застала ее, казалось, в каюте старенького морского лайнера. Лайнер качался на волнах, то поднимаясь на гребни вздыбленных волн, то срываясь вниз. Вику тошнило, вся она была мокрая и липкая, будто после перехода с тяжелыми сумками по раскаленной от жары горе.

На другой день она позвонила клиенту и сказала, что переоценила свои возможности. Теперь она отказывается делать ему диссертацию, так как просто не в состоянии разобрать его почерк.

— Так давайте я подиктую вам. Ждите. Я через час приеду. Говорите адрес.

Через час Сергей появился у нее дома. Высокий, но уже не очень стройный, с едва наметившимся брюшком, в черном длинном плаще, в котором он походил на господина из прошлого века. В руках не хватало старинной трости, но господин держал розу, белую, настолько большую, что сначала Вика подумала, что это лилия, но то была роза почти на метровой ножке:

— Это вам за мучения!

Обрезать розу Вике была жалко, но она побоялась, что цветок опрокинет вазу. Укоротила стебель, состругала колючки и поставила на журнальный столик.

Теперь Сергей Александрович развалился в кресле совсем по-домашнему, положив ногу на ногу и усевшись глубоко, и медленно диктовал ей текст.

Вика по-прежнему еле поспевала за ним. Подумала: «Если он все равно тратит свое время, не легче ли ему было написать самому? Или совсем дурак?»

Набирала с ошибками текст про биолюминесценцию, сознавая, что исправлять придется потом, но попросить Сергея Александровича диктовать помедленнее почему-то стеснялась. Набрала несколько страниц — и поняла, что надо делать перерыв: устала. Предложила чаю.

Пили чай с галетами и вишневым вареньем. Вика медленно разжевывала сладкие ягоды, впитавшие в себя запахи июльского полдня, разморенного солнцем, обмусоливала косточки и ловила себя на желании выплюнуть эти косточки на рукопись.

«На что уходит жизнь? На самореализацию других? И зачем это ей все надо? Где те диковинные воздушные замки, что виделись в юности, с розовым фламинго на крыше? Старая ворона злобно каркает на ветхом деревянном крыльце, ступеньки которого качаются под ногой…»

Сергей будто бы услышал ее мысли. Положил тяжелую горячую ладонь на ее левую ладошку, безвольно лежащую на столе уснувшим зверьком, пока правая рука несла в рот очередную сладкую ягоду.

Она замерла, словно мышь, почуяв прогуливающегося невдалеке кота. Кот блаженно поводил усами, уловив запах, будоражащий кровь. Сергей нежно погладил кисть руки, осторожно взял ее, точно хрупкую, драгоценную вещицу — и поцеловал. Вика ощутила бархатное прикосновение его губ, словно бабочка села ей на руку и пошевелила крыльями. Минута — и все закончилось. Будто молния вспыхнула внутри, озарив ночное небо и высветив замершие в предчувствии неизбежного деревья, блеснувшие серебристой изнанкой листьев, казалось, покрытых первым инеем.

Когда Сергей сказал, что сможет ей подиктовать только в выходные, а пока она пусть делает то, что сможет, Вика расстроилась. На выходные у нее были свои планы. Но она с усмешкой призналась себе, что писать текст под диктовку Сергея ей было гораздо веселее.

На следующий день Вика несколько раз принималась за текст, но работа не шла, она злилась, что ничего опять не может разобрать, у нее снова началось головокружение и затем тошнота, видимо, от перенапряжения и перескакивания взгляда с рукописи на компьютер. Она почувствовала себя настолько плохо, что вынуждена была лечь на диван, чтобы не упасть в обморок. Даже компьютер не стала выключать, боясь, что, пока это сделает, потеряет сознание. Прихватила с собой тонометр — лежа померила давление. Давление было 150 на 100, что в общем-то для нее было почти нормальным, но пульс упал до 42 ударов в минуту. Вяло перемерила — то же самое. Закрыла глаза, проваливаясь то ли в сон, то ли в небытие.

Снился отец. Они куда-то плыли на лодке, греб отец, она сидела на корме и наблюдала, как весла раздвигают воду и снова выныривают к поверхности воды. Местами она слышала, как весла царапают песок. Русло реки неожиданно стало глубоким, и их уже несло течением, которое стало как у горной речки. Отец теперь не греб, а перешел к ней на корму и рулил, сложив весла по бортам лодки, и Вика смотрела, как с них медленно капает вода, сливаясь с течением реки. Их несло прямо на камни, черными зубьями выпирающие из воды, точно акульи спины. Но каждый раз отец удачно лавировал — и они неслись дальше. Но ей все равно было страшно и неспокойно, хотелось, чтобы все это скорее кончилось.

В пятницу Сергей позвонил и предложил поехать к нему на дачу, чтобы там продолжить работу. Вика немного поколебалась — это было как шевеление занавески от сквозняка в прозрачный летний день — и согласилась: не хотелось, чтобы к ней в квартиру приходил чужой человек, когда дома сын и муж.

У Сергея оказался довольно большой кирпичный особняк в тридцати километрах от города. Коттедж был построен относительно недавно, находился в поселке, обнесенном глухим забором, и въезд в него был лишь по пропускам. В доме был газ, газовое отопление и городской туалет с ванной.

Сразу же приступили к работе. Она сидела перед компьютером на веранде на втором этаже, с которого открывался удивительный вид на огромное озеро. Озеро светилось, словно огромное зеркало, отражая плывущие над ним облака и кусты, растущие по берегам. Казалось, что кусты растут верхушками вниз. Кусты подрагивали мелкой дрожью, точно на них падали холодные капли дождя. Ветер шевелил березовые листья за окном. Листья выворачивали свои посеребренные исподы и вздрагивали, словно живые. Вековые сосны убегали ввысь, стройные, с полупрозрачной кроной, сквозь которую глядело синими бездонными очами небо.

Она все время набирала не ту букву. Мысли путались, словно пчелы, обкуренные дымом. И снова тяжелая мужская ладонь накрыла худенькую кисть, а потом целовала и облизывала каждый пальчик, будто розовый перламутровый ноготок был ландрином. Зачем чужая рука запуталась, как шмель в некошеной траве, в ее волосах и перебирала волосы, словно ветер травинки? Падала розовым весенним цветом на пол одежда, потому что время пришло — подул ветер с юга и розовые лепестки незнакомой чужой сакуры облетали, совсем как у вишни. И не было больше розовых очков, но розовое западающее за горизонт солнце играло на лице, разрумянив его, точно поспевшее яблоко. Яблоко спрыгнуло с ветки и покатилось по пригорку, весело подпрыгивая, точно мячик. Пружины дореволюционной кровати скрипели, словно дверь на петлях, распахнутая налетевшим ветром. Ветер был знойным, впитавшим в себя жар незнакомых губ и воспаленный блеск глаз. Вика дышала в чужую шею, пахнущую дорогим незнакомым парфюмом, и с удивлением думала о том, что ей почему-то удивительно спокойно, точно лежит она на морском берегу под солнечным зонтом, закрыв глаза и слушая ровный шепот прибоя. Море шепчет о том, что все в нашей жизни временно, пройдет и это: морской бриз, нежно гладящий щеку своим свежим дыханием; накаленные солнцем и обжигающие ступни камушки; эти безумные волны, то вздымающие ее на гребень, то бросающие вниз.