Лимааль Манделья приехал на Дорогу Запустения с женой, детьми и пожитками в придачу, убегая от людской чумы, но слава его была такова, что почти весь первый год он провел фактически узником в своем же доме.

– Я вовсе не Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной! – раздраженно орал он толпам фанатов, ежеутренне собиравшимся у дома Манделий. – Уже нет. Убирайтесь! Идите, поклонитесь РОТЭХовскому Анагностасу Габриэлю, а мне вы не нужны!

В итоге Раэль Манделья-ст. ходил в дневные патрули с дробовиком, разгоняя сброд, а из Эвы Мандельи, которая летом ткала перед домом, сидя под огромным зонтичным деревом, получился прекрасный регистратор и оценщик гостей. Затем, не успел Лимааль Манделья насладиться первым затишьем в жизни после момента, когда он вошел в Джаз-Бар Гленна Миллера с кием под мышкой, на Дорогу Запустения обрушилась чума изыскателей.

И чума изыскателей родила чуму пластиковых координатных сеток, и чума пластиковых координатных сеток родила чуму планировщиков, и чума планировщиков родила чуму строителей, и чума строителей загнала Лимааля Манделью обратно в стены дома. Только он стал привыкать к паломникам и дельцам, а они к нему, как город вдруг наводнили последовательные волны изыскателей, планировщиков и строителей, так что гостиницы, мотели, трактиры, корчмы и ночлежки разбухли до отказа. Лимааль Манделья не мог взять и прогуляться к Лавке Смешанного Ассортимента Сестер Троицыных купить «Вестник Меридиана», чтобы дюжина голосов не завопила: «Эй, глянь, Санчи, Лимааль Манделья!» – «Это он, железно, Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной!» – «Неужто… да, это он… Лимааль Манделья!» – и дюжина рук не стала вытаскивать бумажки, чеки, зарплатные ведомости, квитанции тотализаторов для автографа, и не поступила дюжина предложений сыграть показательный матч в каком-нибудь трактире, баре, рабочем клубе.

– Да какого черта здесь творится! – пыхтел он на Санта-Экатрину. – Сначала раздербанили всю гадскую пустыню на квадраты, разделили лентами, как мишень для дротиков, теперь над домом день и ночь летает тяжелая строительная хрень, будто тут хотят застроить целый новый континент. Стоило местным понять, что я ушел на покой, что я не хочу обсуждать снукер, победу над Дьяволом, матч за титул Величайшего Снукериста За Всю Историю Вселенной; стоило мне начать выбираться в бар и магазин, как опять надо прятаться. Какого черта они все тут делают – возводят новый космический лифт, что ли?

Каан Манделья, четыре года, веселый, щекастый и набивший брюхо пловом с ягнятиной, заголосил:

– Железо, па. В пустыне полным-полно железа. Практически чистое железо, сказала учительница, а она знает, она раньше была гелоло… геголо…

– Геологом. Железо! Святая Дева, что дальше? Значит, Корпорация «Вифлеем-Арес» подсуетилась. Ну не знаю… Что станется с Дорогой Запустения?

За его белладоннские годы с Дорогой Запустения сталось достаточно, чтобы Лимааль Манделья ее насилу узнавал. Святые, пророки, базилики, люди с железными руками, гостиницы, корчмы, клоповники все сияют, повсюду пошлый неон, молитвенные змеи, гонги и воздушные арфы, неистовствуют колокольни, дедушка с бабушкой исчезают, сад за стеной, загадочные родственники возникают и сразу улетучиваются, изумленные чужаки цвета замазки на каждом шагу, пять поездов в день, и порт для легкачей, лавки, бары, лачуги и трущобы, всю ночь люди дрыхнут в переулке, весь день люди стоят в очереди к двери с табличкой «Молящиеся»; грабежи, изнасилования, похищения; полиция! Констебли с шок-шестами, суды, да еще и Луи Галлачелли в адвокатской мантии; недвижимость, участки, аренда. Торговцы сдобой на любом углу; мальчики с тележками, лоточники, коробейники с религиозным антиквариатом; улицы! Литой бетон и рифленая жесть, стекло, сталь и пластик; пиво вкуса мочи; завозная еда! Очереди к водяным колонкам, акры и акры солнечных батарей, всепроникающая вонь испражнений из забившихся ферментализаторов. Велосипеды, рикши, трайки; грузовики! Люди, орущие во время сиесты, люди, входящие без стука, люди, незнакомцы, которые всё глазеют, глазеют, глазеют, говорят, шевелят ртами, издают звуки. Даже сестра стала ему чужой, заперлась в уродливой бетонной бородавке, именуемой Базиликой Серой Госпожи; вход только для благочестивых молящихся, кающихся грешников и тех, в ком бьется сердце паломника. Лимаалю Манделье еще хватало земной гордости, чтобы не становиться в очередь к двери с табличкой «Молящиеся».

– Этот дом, этот город, этот мир, куда все катится? – заорал он, хлопнул дверьми и потопал по двору в родительский дом. Он пересекал унавоженный ламами двор двадцать секунд; его дважды сняли со вспышкой, и скрытая тьмой женщина за лавром в большом горшке слезно попросила его над ней надругаться.

– Мама, этот город меня бесит!

Работавшая за гобеленовым станком Эва Манделья сказала с улыбкой:

– Лимааль! Как я рада тебя видеть!

– Мама, они не дадут мне покоя! Полминуты назад какая-то женщина умоляла меня связать ее, заткнуть ей рот, обернуть пластиковой пленкой и на все это помочиться! Так жить нельзя! Мне нужен покой!

– Лимааль, тебя узнаю́т в лицо.

– Мама, с этой частью моей жизни покончено.

– Пока ты жив, все части твоей жизни при тебе. Для того и живем. Скажи, Лимааль, что ты об этом думаешь? – Она показала гобелен, над которым трудилась.

– Очень мило, – пробормотал Лимааль Манделья, все еще сотрясаемый гневом.

– Правда же? Это история нашего города. Все, что когда-либо случилось, я изображу на этом гобелене, и когда меня не станет, твои дети и дети твоих детей посмотрят на него и поймут, что своей историей можно гордиться. Это очень важно – знать, откуда ты пришел и куда идешь. Вот в чем твоя проблема, Лимааль: ты уже пришел, но пока тебе некуда идти. Тебе нужна цель.

Лимааль Манделья не сказал ни слова, только стоял, шаркая ногой по пыльной плитке. Потом быстро поцеловал мать в щеку, развернулся на каблуках, выскочил из дома, пробежал мимо расстроенной женщины и папарацци в шелковичных ветвях, пробежал через кухню, мимо перепуганной жены и сыновей, выбежал в ночь, оглашаемую ревом тяжелой строительной машинерии. Он двигался с мрачной решимостью, игнорируя вопли рабочих, которые его узнавали и восхваляли, и вскоре оказался в разросшемся саду, окружавшем пещерный дом д-ра Алимантандо. Дверь вышибли, в прихожей пыльно и пахнет. Ожившие световые панели согнали с потолочных насестов летучих мышей.

Где-то здесь должен быть ключ к недовольству, раздражительности, дурному настроению, беспокойству. Ребенком Лимааль Манделья верил, что д-р Алимантандо исписал стены всеми человеческими премудростями; теперь ему нужна была любая цель, чтобы применить к ней свой рационализм. Он стоял перед шеренгами хронодинамической иероглифики и улыбался все шире и шире. В нем зажегся свет. Пусть он уже не Величайший Снукерист За Всю Историю Вселенной, но перед ним был ключ к тому, чтобы стать Властелином Пространства и Времени. Вот она, жизнь, полная тайн, достижений, провалов и триумфов.

– Па? – Голосок его испугал. – Па, тебе нехорошо? – Раэль-мл.: пять лет – и уже проклят семейным проклятием. Лимааль Манделья потрепал сына по голове.