Само собой, оглядываясь назад, люди начинали рассуждать по-другому: к 1773 г. лейтенант-губернатор колонии Массачусетс Томас Хатчинсон, вступив в спор с ассамблеей колонии, назвал удержание Канады великой ошибкой. Без него “не проявилось бы никакого духа противоречия метрополии, поэтому я полагаю, что последствия этого [присоединения Канады] будут хуже, чем все, чем нам грозили французы и индейцы”[370]. В этом отношении присоединение Канады теперь считается “основной причиной” Американской революции[371]. Тем не менее оно стало необходимой, но не достаточной причиной: оно создало контекст, в котором могло случиться восстание, однако не определило, что это восстание случится наверняка. Те же обстоятельства (устранение соседней угрозы) сложились и в Канаде, но не Канада в 1770-х решила разорвать свои политические связи с метрополией.

Внутренние гипотетические сценарии: колониальный союз, налогообложение и демократия

Вторая совокупность политических вариантов связана с тенденциями внутри колоний. Одной из причин считать Американскую революцию маловероятной, как и заметил Франклин, было заметное отсутствие энтузиазма по поводу колониального союза в прошлые десятилетия. В 1754 г. на конференции в Олбани, Нью-Йорк, обсуждался план, по которому весьма широкие полномочия, включая право налогообложения, предполагалось передать Большому совету, состоящему из предложенных нижними палатами колониальных ассамблей кандидатур. Однако это объединенное правительство показалось таким доминантным, что провинциальные ассамблеи сами единодушно отвергли этот план[372]. Когда в 1754 г. лорд Галифакс предложил Министерству торговли более скромный план интерконтинентального сотрудничества в военной сфере и индейских делах, Чарльз Тауншенд не воспринял его всерьез: “Невозможно представить, чтобы такое количество представителей от такого количества различных провинций, не разделяющих интересы друг друга и разобщенных завистью и укоренившимися предрассудками, смогут когда-либо договориться об обеспечении общей безопасности при разделении затрат”. Кроме того, Тауншенд полагал, что колониальные ассамблеи не примут и акт о снабжении, необходимый для финансирования союза: это пойдет вразрез с их “установившейся тенденцией забирать себе старые, традиционные прерогативы, благоразумно сохраненные за короной”, постепенно получая контроль над финансами каждой из колоний[373].

И все же, даже если колониальные ассамблеи действительно вступили в эту “погоню за властью”, это не давало повода предположить, что независимость неизбежна. Даже человек, которого считают главным катализатором революции, не считал ее результатом тенденции, давно осознаваемой колонистами. В “Здравом смысле”, опубликованном в 1776 г. в Филадельфии, Том Пейн написал о политике колоний 1775 г.: “О чем бы ни говорили тогда сторонники того или иного подхода, все сходилось к единственному решению, а именно к союзу с Великобританией; противники расходились только по вопросу о способе его заключения: одни предлагали силу, а другие дружбу…”[374] По словам Джека Грина, “скрытое недоверие”, пропитывавшее трансатлантические связи, не могло “стать действительной причиной разрыва между Британией и колониями, пока продолжало действовать деликатное и ненадежное соглашение, достигнутое при Уолполе. Невозможно было предвидеть, что это соглашение потеряет силу”[375]. Учитывая приверженность колонистов конституционным практикам, которые они называли общим наследием, вполне объяснимо, что столь многие современники считали трансатлантические разногласия разрешимыми путем переговоров. Однако утверждению Пейна противоречило множество свидетельств, о которых он, переехав недавно, возможно, еще не знал. В начале 1760-х гг., задолго до того как Пейн сошел на американский берег, в политической риторике многих колонистов восхваление свобод, которыми они пользовались как англичане в рамках империи, за относительно короткий период времени сменилось осуждением пороков и тирании, в которых, как им казалось, погрязло английское общество. “Именно если рассматривать ее в контексте этого повсеместного и восторженного одобрения английского порядка, – заметил Гордон Вуд, – Американская революция приобретает оттенок иронии и непостижимости, который замечали и сами революционеры”. Судя по риторике, основанной исключительно на английском порядке, “американцы вполне могли считать себя хранителями всего того, что англичане ценили с незапамятных времен… И все же постоянные разговоры о том, что они не хотят ничего нового и стремятся лишь вернуться к старой системе и основам английского порядка, были лишь фасадом”[376].

Что касается классических конституционных дебатов, “формальных причин” революции, здесь гипотетический сценарий предложили сами колонисты. В 1760-х гг. реакция на акт о гербовом сборе дала понять, что все было бы хорошо, если бы новый закон отменили. В разошедшихся огромным тиражом “Письмах фермера” Джона Дикинсона тот же аргумент приводился против Тауншендского билля 1767 г. Быть может, правительства и принимают неправильные меры, “однако ни одна из этих мер не освобождает правителей и подданных от обязательств друг перед другом. Ошибки можно исправить, пыл может сойти на нет”[377]. В 1769 г. Бенджамин Франклин написал: