Два уважаемых автора этого фрагмента, один британец, а другой американец, в опубликованной в 1976 г. работе поразительным образом опустили подобный список гипотетических сценариев для колониальной стороны. И все же, хотя эти гипотетические сценарии политики метрополии не были опровергнуты, внимание все больше переключалось на социальные и конфессиональные конфликты, идеологические дебаты в сфере закона и религии, которые объясняли быстрый переход колоний от верности к неприязни.

В последнее время наука придерживается мысли, что какими бы ни были перипетии британской правительственной политики с 1765 по 1775 г. и кто бы ни занимал руководящие посты, диапазон вариантов британской колониальной политики вряд ли существенно повлиял бы на результат. Наиболее осведомленные колониальные администраторы 1750-х гг. придерживались диаметрально противоположных взглядов на то, следует ли подчинять колонии силой или завоевывать добротой; и все же даже такие разные фигуры, как ястреб Генри Эллис, который предпочитал силу, и голубь мира Томас Паунэлл сходились во взглядах на защиту власти метрополии. Паунэлл в 1764 г. предлагал усилить контроль метрополии над меркантилистской империей посредством укрепления связей между Уайтхоллом и каждой из колоний, всячески избегая при этом формирования союза колоний. Тем не менее Джон Шай утверждал, что якобы мирная политика Паунэлла на самом деле предполагала “Сахарный акт, Валютный акт, акт о гербовом сборе, Тауншендский билль, расширение юрисдикции вице-адмиралтейства, создание свободных портов в Вест-Индии, учреждение позиции государственного секретаря по делам колоний, а также угрозы хартии Род-Айленда, перестройку Массачусетского совета и непреклонную оппозицию межколониальным конгрессам”.

Далее читаем: “Если считать, что Томас Паунэлл и Генри Эллис представляли противоположные варианты американской политики между 1763 и 1775 гг., то спектр исторических возможностей действительно был очень узок”. Напротив,

Учитывая, что в 1763 г. британские политики, и в особенности Джордж Гренвиль, не располагали (как сейчас признают историки) новым, угрожающим свободе генеральным планом устройства империи, кажется еще более вероятным, что “немного больше знания, немного больше такта, немного больше политической чувствительности – и все могло бы сложиться иначе”. Однако если даже столь очевидно проамериканский наблюдатель, как Томас Паунэлл, не осуждал принимаемые меры, “есть все основания полагать, что британская колониальная политика в этот период не была ни случайной, ни чувствительной к переменам… Британскую империю к гражданской войне подтолкнул мощный импульс, который фактически не оставил иного выбора”[359].

Стратегические гипотетические сценарии

Впрочем, прежде чем принимать такой фаталистический диагноз, необходимо изучить те моменты, в которые, как тогда или впоследствии утверждалось, могла бы быть избрана другая политическая линия, в результате чего колонии остались бы в составе империи (хотя эту империю, возможно, и пришлось бы перестроить). Одна такая комбинация политических мер касается стратегического положения тринадцати колоний. Учитывая, что в 1760-х и 1770-х гг. многие американцы склонялись к статус-кво, который, как они утверждали, доминировал до Парижского мирного договора 1763 г., первое изменение политической линии могло бы произойти во время Семилетней войны 1756–1763 гг., которая в некотором роде сыграла решающую роль в восстановлении контроля метрополии, разрыве традиционных связей и упрочении новой власти, включая право на налогообложение. Многие ученые, в особенности американцы, в эти годы разглядели новое отношение к империи, пока Британия привыкала к ответственности и возможностям, которые открылись после поражения Франции в Северной Америке[360].

Даже если и так, британские военные успехи во второй половине этой войны ни в коей мере не были гарантированы, на что современникам указывали провалы первой ее половины, включая потерю Менорки. Победа Вольфа в Квебеке стала классической военной неожиданностью – и никто не мог предсказать, что завоеванную Канаду удастся удержать. Ключевая крепость французской Канады Луисбург, захваченная колониальной экспедицией в ходе прошлой войны, в 1748 г. была возвращена французам. С 1759 по 1761 г. бушевали споры о том, стоит ли при заключении мира оставить себе Канаду или более ценную французскую Вест-Индию, если удержать обе территории не удастся;[361] в итоге была выбрана Канада, однако предпочтение могли отдать и альтернативному варианту. Мало кто из государственных деятелей того времени разделял видение империи широкого географического размаха в Северной Америке или осознавал ее торговый потенциал. Даже Уильям Питт, выступавший против Парижского мирного договора и за удержание Гваделупы, утверждал: “Текущий уровень торговли на завоеванных территориях Северной Америки чрезвычайно низок; рассуждения о его будущем рискованны, а перспективы в лучшем случае туманны”[362].

Канаду могли бы и не завоевать, а завоеванную Канаду могли бы не удержать. В ходе дебатов о ее удержании Уильям Берк действительно предсказал, что исчезновение французской угрозы ликвидирует и мощный стимул, удерживавший колонии в подчинении метрополии: Гваделупу следует оставить, а Канаду – вернуть Франции. Перспектива колониального требования независимости уже оценивалась в качестве гипотезы: “Если, сэр, люди наших колоний не найдут препятствий со стороны Канады, ничто не сдержит их при продвижении вглубь материка… с жадностью захватывая обширную территорию, мы можем столкнуться с риском потерять то, чем сейчас обладаем, причем в не слишком далеком будущем… Сосед, который несколько трепещет перед нами, не худший из соседей”[363]. Однако вряд ли можно назвать это замечание беспристрастным, поскольку в 1759 г., после завоевания Гваделупы, Уильям Берк получил пост секретаря и регистратора острова и не хотел его терять, в случае если Гваделупа, а не Канада, оказалась бы возвращена по условиям мира 1763 г. Возможная будущая потеря материковых колоний британских поселенцев большинству современников, очевидно, казалась маловероятной. Несмотря на предупреждения о будущей независимости Северной Америки, британских государственных деятелей больше беспокоила необходимость защищать колонии в целом от французской угрозы. Канаду удержали, чтобы сохранить более южные британские колониальные владения. Мысль о том, что этот шаг исполнит обязательное условие для их независимости, была пока что лишь гипотезой, которую мало кто воспринимал всерьез.