На одном конце огромного сводчатого зала играли музыканты, и на танцполе уже было полно людей. Гораздо больше, чем обычно, и музыканты тоже играли гораздо лучше, чем обычно.

Но еще лучше было ожерелье с бриллиантами и сапфирами, выставленное на другом конце длинного, прямоугольного зала.

Она едва взглянула на Люка, хотя, по сути, пришла к нему в гости. Она увидела его в дверях: приветствует чуть ли не каждого гостя. Все они, казалось, были рады охранникам, стоящим на обоих концах съезда к поместью и перед каждой дверью.

Селина решила считать это еще одним препятствием.

Пятнадцать миллионов долларов. Во столько оценивалось ожерелье Фоксов.

Украсть его при такой охране? Дополнительная награда.

Селина пришла на бал в красном платье с длинными рукавами. Она быстро осмотрела комнату, оценивая исходные данные, прошла мимо Люка и поздоровалась с его матерью. У нее не хватило духу задержать взгляд на доброй, сияющей женщине, которая пригласила ее к себе домой, на женщине, которую ей предстоит обокрасть. На высокого, обаятельного мужчину рядом с ней – точная копия Люка через двадцать-тридцать лет, – который приветствовал каждого гостя так, будто они были близкими друзьями.

Так что поздоровались они быстро, и прежде чем Люк успел отпустить стоящего перед ним гостя и повернуться к ней, Селина растворилась в толпе, вильнув бедрами, – этот жест все скажет за нее.

Они не встречались и не разговаривали друг с другом с той самой ночи, хотя он дважды стучал в ее дверь. Но ей не хотелось отвечать.

Следующие два часа она чувствовала на себе его взгляд. Когда танцевала с бесчисленными мужчинами, ела и пила с могущественными женщинами Готэма. И сейчас, когда она танцевала с престарелым бизнес-титаном, а ее губы растянулись в пустой, жеманной улыбке, она чувствовала, как, даже стоя на другом конце зала, Люк смотрит на нее.

Он разговаривает с по-настоящему древним стариком – чудесно. Старик всерьез повис у него на ушах, и хотя Люк вроде бы внимательно слушал… Селина проигнорировала взгляд, который он на нее бросил. Возможно, она несправедлива, возможно, чересчур обидчива, но…

У нее в голове до сих пор звучал его равнодушный голос. Который говорил, что ему вообще все равно, чем она там занимается. Вот и ей вообще все равно, станет он извиняться или нет.

Она сама виновата. Что ждала другого ответа.

Мелодия подошла к концу, и Селина выпорхнула из объятий своего партнера, одарив старика улыбкой. Не успела она и шагу ступить, как у нее за спиной раздался низкий голос:

– Не возражаете, если я ее у вас украду?

Старик только обаятельно поклонился и отступил.

Селина посмотрела на Люка. Он посмотрел на нее.

– Привет, – сказал он. Его голос был немного хриплым. Одет Люк был в парадную форму морской пехоты, безупречен, как и всегда.

Если она сейчас разыграет драму, развернется и уйдет, это только привлечет к ней внимание. Когда на весах лежит ожерелье, спрятаться от чужих взглядов проще всего, если ее здесь увидят, но не заметят.

– Привет, – ответила Селина, протягивая ему руку.

Люк молча положил ладонь ей на талию и увлек ее танцевать.

Селина поморщилась, когда зал наполнила нежная и старая джазовая мелодия.

Только не эта песня. Что угодно, но только не эта песня.

Хоть это песня и не из «Карусели», но сколько раз она слышала, как Мэгги включает ее и подпевает, стараясь изо всех сил? Сколько раз под эту песню они с сестрой танцевали медляк на кухне?

Тело стало чужим, а платье удушающе тесным. Каждая нота и бит вонзались в живот. Она с трудом могла смотреть на Люка, на всех остальных.

Сопротивляясь нарастающей в груди боли, Селина уставилась на точку у Люка за плечом.

Успели закончиться первый куплет и припев, прежде чем Люк спросил:

– Не любишь джаз?

Вопрос вырвал ее из тумана воспоминаний достаточно надолго, чтобы она посмотрела на Люка. Все это было в прошлой жизни. В прошлом мире. А этот новый мир, в котором она сейчас жила…

– Нет, вообще-то люблю.

Она сказала правду.

– А что у тебя тогда с лицом?

Она не сможет ему объяснить. Нет.

– Один человек, которого я… это была любимая песня. – Она покачала головой. – Старые воспоминания.

Вот и вся правда, которую она может рассказать.

Люк сглотнул.

– Прости, что так дерьмово повел себя тогда.

Селина напряглась:

– Все в порядке.

Люк нахмурился:

– Нет. После боя я всегда на пределе, а тут еще и боль, и усталость, и когда ты сказала, что ходила на свидание…

– Так я сама виновата, что ты мне нагрубил?

В ту же секунду к ним повернула головы престарелая пара. Люк отвел партнершу чуть дальше и понизил голос, с нажимом подчеркнув:

– Я этого не говорил.

– Нет, говорил.

Она стиснула зубы, отвернувшись, и обвела глазами зал, пытаясь найти путь отступления и уйти, избежав чужих взглядов.

Он прочистил горло.

– Я сорвался. Вот что я пытаюсь до тебя донести.

– Что тебе должно быть очень не все равно? – Ее голос звучал ровно, равнодушно. Ничего общего с мелодичным напевом Холли.

– Я думал, мы друзья, – сказал он осторожно.

Она снова на него взглянула. В ее голосе не было ни радости, ни эмоций.

– У меня нет друзей.

Его лицо исказила судорога.

– Ну, я пытаюсь это исправить.

Селина промолчала, и он продолжил:

– И еще я пытаюсь извиниться.

Селина смотрела на музыкантов у него за спиной, натянув на лицо маску спокойного равнодушия.

– Холли, – сказал Люк.

Она ненавидела это имя. Ее от него уже тошнило.

Он вздохнул:

– Мне очень жаль, что так вышло. Правда.

Он говорил искренне.

Селина медленно подняла взгляд и посмотрела в его честные карие глаза.

Ее взгляд был настороженным – она решила этого не скрывать. Настороженным и усталым.

Холли. Он думал, что танцует с Холли.

Да какая разница. Какая разница сейчас, когда ей столько всего еще предстоит сделать, чтобы Готэм встал перед ней на колени. Когда на нее давит тяжесть ее задания. Она уже не помнила себя без этой тяжести.

Люк хрипло сказал:

– Иногда, мне кажется, будто я все еще там. За океаном. Обычно ночью мои тело и разум не могут отличить, где я. А днем я обычно чувствую, будто я наполовину… там.