Яд – это плохо. Но это быстро.

Где-то по пути будет заправка, я попрошусь в туалет…

Небо здесь было чуть светлее, чем в полях, в городе всегда чуть светлее. Ненамного, но все-таки. Кучковатые облака; предплечья у охотника были настолько внушительными, что я какое-то время не могла отвести от них взгляд. Он ни при чем, никто ни при чем. Все так, как должно быть. Наверное. Последняя дорога, последний день.

Его руки на руле, одна обмотана пропитанным кровью бинтом. Уже подсохшей, бурой. Он внушал мне холод и страх, даже сидя на соседнем сиденье, он слишком сильно чадил равнодушием, и в фоне этого равнодушия я казалась себе отвратительно никчемной. Все дальше от всех, все бесплотнее…

– Как тебя зовут?

Когда послышался этот вопрос (мы как раз проехали столб с отметкой «16»), я вздрогнула.

Он знал, как меня зовут, я была в этом уверена. И промолчала. Внутренне вздыбилась, нахмурилась: собаке решили дать кличку? Раньше была просто бездомная собака – станет бездомная собака с кличкой.

Теперь я смотрела в боковое окно как приклеенная. Не нужны мне беседы «напоследок», расстанемся незнакомцами.

Он смотрел на меня, я чувствовала. У него шея, как свая, у него настолько жесткая линия челюсти, что аж зубы сводит.

– На твоем теле шестнадцать пулевых отверстий.

Я замерла, замерзла еще сильнее. Считал, значит? Пока шил…

«Что ж, теперь ты знаешь, поздравляю».

Наверное, он ждал, что сейчас я с соплями примусь изливать на него поток жалостливых слов. Нет, хватит. Я уже никому не расскажу свою историю, пусть она – грязная и непривлекательная – канет в небытие вместе со мной.

«У тебя на теле…»

Жесткий голос, даже когда тихий. Каждое слово как приказ и как клеймо. Как пресс.

«Хорошо, что не тридцать два, – думала я безрадостно. – Шрамы от ножевых порезов он тоже считал?»

«…яд нужно запивать водой? И успею ли я вообще глотнуть воды после того, как раскушу ампулу? Наверное, нет».

Впереди показалось здание заправки – единственной на пути до города.

– Хочу есть. – Соврала я хрипло. Есть я не хотела. – И в туалет.

Сортир оказался тесным и очень грязным. А еще в нем так шибало в нос вонью, что невозможно было вдохнуть. И здесь… Здесь я буду валяться на полу? В отпечатках чужих следов, размазанных в моче? Надо мной будет висеть забрызганное маленькое зеркало и капать холодной водой прохудившийся кран… Наверное, будет пена изо рта, будет боль… Недолго.

Я держала ее в пальцах – капсулу. Страшное оружие, мгновенное решение всех проблем. И никак не могла представить, что сейчас, прямо вот тут… Что-то внутри меня истерично верещало, колотилось во внутреннюю дверь, сбивало себе ладони о перегородку между отдалившимся сознанием.

«Давай, – говорила я себе, не могла двинуть рукой. – Давай…»

А после кто-то заколотил в дверь туалета.

– Всегда занято, б…ядь! – Выругалась незнакомая девица по ту сторону. – Вы там скоро?

Я смотрела на ампулу, опоясанную черно-красным рисунком.

Нет, лучше в машине. Пока он еще у стойки берет кофе, бутерброд. Я успею. Мысль о том, чтобы валяться, пусть даже уже остывающей, на обмоченном полу, вызывала нестерпимое отвращение, почти ужас. Я, может, многого не заслужила в этой жизни, но такого отстоя не заслужила точно.

На пассажирское сиденье я забралась, думая о том, что заблюю или закапаю пеной его салон. Дебильная мысль, вызывающая крошечную толику удовлетворения. Хоть чем-то нагажу напоследок. И радость от нее ненастоящая, даже не тень её.

Страшно.

Просто сунуть в рот, просто раскусить… Страшно.

Придется, потому что назад – уже нет. Впереди темно, будет еще темнее. Снова страдать – не вариант.

Я зажмурилась. Принялась считать до трех.

Один.

У меня вспотели ладони и виски.

Два…

Она, наверное, горькая. Страшили спазмы. Дернуло в галоп сердце, и в предвкушении агонии свело мышцы глотки.

Три.

Он всегда успевал в последний момент – как?!

Я уже донесла ее до губ, до рта, уже почти положила на язык, но нет же – распахнулась дверь, меня схватили за руку.

– Отдай! – заорала я дурниной. – Отпусти!!!

Капсула выскользнула из моих пальцев на колени, после провалилась куда-то на пол, на коврик. Я попыталась согнуться, нащупать её, пальцы метались по прорезиненной поверхности вслепую.

– Это обезболивающее! – орала я, извиваясь. – Мне надо! Надо…

Он нашел ее первым. Мое запястье не выпустил, сжал еще сильнее, и я зашипела от боли.

– Обезболивающее? – рыкнул зло, узнал маркировку. Её узнавали все. Закон запрещал изготавливать ампулы с ядом белыми. – «DZK», значит…

Взгляд насквозь, как раскаленный шип.

– Лекарство от всех проблем?!

Ему какое дело?! И я впервые зарыдала, потянулась к тому, что он держал в руке, – я съем ее, даже пыльную. Но ампулу уже бросили под ноги, растоптали с таким отвращением и яростью, что хрустнула скорлупа, высыпался в трещины бетона белый порошок.

Закинув мою руку в салон, охотник захлопнул дверь так близко от моего носа, что расшиб бы его, если бы чуть ближе… И этим же носом, скорчившись в гримасе, я уперлась в стекло, беззвучно рыдая. Уродливая в немом крике, в полнейшем отчаянии, побежденная изнутри.

Хлопнула дверца с обратной стороны. Завелся мотор.

* * *

(Phoria – Mass (Re-Imagined))

Город я знала вдоль и поперек. Никогда его не любила: разбросанный на многие районы, индустриальный. Паршивый. Снова по джинсам текла кровь: я слишком рьяно искала выскользнувшую капсулу под ногами, шов разошелся. Меня морозило. Я снова легкая и холодная, как привидение, почти бестелесная, обессилевшая. Высыхали на щеках слезы, ни к чему они, ни к чему уже всё…

Сейчас машина свернет с Киндс-драйв на проспект Гудров, оттуда налево, в спальные районы. Дальше по прямой, туда, где на холме выкупали особняки те, кто мог их себе позволить, кто нажил богатство нечестным путем. А честным такой дом не купишь никогда – с садами, с огромной террасой, с бассейном. Я никогда не купалась в бассейне…

Начал накрапывать дождь; стало темнее.

С Киндс-драйв мы почему-то завернули не на проспект, не налево, но направо, припарковались в «кармане» у обочины. Охотник запустил навигатор, принялся вбивать какой-то адрес. Я не поворачивалась, не смотрела: любая минута теперь – моя минута. Пусть их осталось немного.

Авто тронулось вновь.

Я не понимала, почему мы приехали к моему дому. Зачем?