Чудовище фыркнуло, но осталось неподвижно, словно камень. В его повадке явственно проглядывала готовность драться. Чудовище защищало свое логово.

Его животный разум был остер, цепок и изобретателен. Ком мышц, жил, теней — чудовище сделало шаг вперед.

Майя не отступила. Сила чудовища не имела над ней власти, однако девушка понимала, что единственным имеющимся у нее оружием остается магия кистреля.

«Уходи, или умрешь», — подумала она и послала вперед эту острую, словно осколки стекла, мысль.

«Дай мяса. Один человек, один страх. Остальные пройдут».

Мысль была груба и невнятна, но Майя без труда поняла ее смысл. Страхогорище требовало жертвы от идущих. Чудовище хотело забрать жизнь. Оно питалось страхом и отчаянием. Ему было все равно, кого ей отдадут, Тейта или кишона. Лишь бы только отдали.

«Нет, — возразила Майя, и мысль ее окрасилась гневом. — Не отдам. Я убью тебя».

Чудовище мысленно расхохоталось:

«Я съем мясо. Я пожру страх. Мое!»

Вытянув передние лапы, оно двинулось к Майе. Как это было глупо — вступить в схватку в его собственном логове, да еще ночью, когда силы тьмы властвуют над землей. Пыхтенье переросло в раздирающий уши рев. Чудовище ощерилось, выставило когти, с клыков капала слюна. И только кистрель не давал Майе побежать прочь.

— Майя! — в отчаянии закричал Джон Тейт, выскочил вперед и метнул в голову чудовища топорик. Оружие угодило точно в цель, но никакого эффекта удар не возымел. Топор упал в снег. За ним последовал и второй — просвистев в воздухе, он ударил в рыло чудовищу, но беспомощно отскочил.

Майя чувствовала торжество, завладевшее примитивным разумом чудовища. Девушка ударила магией, вложив в нее все свои чувства, всю ярость. Проголодался? Получи, во имя Чишу! В каньоне завыл ветер, взметнувшиеся волосы бросились в лицо, плащ яростно захлопал. Чудовище отбросило Джона Тейта и попыталось было схватить Майю, но бывший начеку кишон оттолкнул девушку и принял удар на себя. Когти вспороли его плащ, рубаху, рассекли руку, и из раны повалил пар. Кишон сделал выпад и ударил чудовище кинжалом в шею, но клинок не сумел даже пробить кожу.

Мороз впился в обнаженные ладони, и Майя вновь вскочила на ноги, посылая в чудовище горячий шар, в точности такой же, каким она угостила ужас, охранявший кости павших близ утраченного аббатства. Вместе с памятью пришло осознание. То, другое чудовище схватило нескольких солдат и ушло. Но ушло оно не потому, что испугалось Майю: чудовище приняло свою долю страха, пожрало его и отпустило остальных.

Когтистая лапа ударила кишона, и тот закричал от боли. Когти вонзились ему в бок и приподняли его над землей.

— Нет! — закричала Майя и выбросила вперед руки, стремительно копя силу. Надо уничтожить чудовище, но как? Воющий ветер хлестал ей щеки, и в его вое Майя слышала собственный страх и ярость. Страхогорище потянуло кишона за собой, оставляя на снегу дымящиеся пятна крови.

Аргус с рычаньем вцепился в сапог кишона и уперся лапами, не отдавая. Чудовище даже не замедлило шага.

Майя закричала от ярости: ее защитников уводили прочь! Ей хотелось убивать. В небе высоко над ними загрохотал гром. Страхогорище, не останавливаясь, брело в туман, волоча за собой кишона. Не в силах противостоять чудовищу, Аргус выпустил из зубов сапог кишона.

Майя упала на колени. Глаза жгли слезы. Из тумана выскочили волки, обычные лесные волки, но серебристого цвета. Они бросились за страхогорищем и закружили вокруг него, щелкая зубами. Это выл не ветер. Это выли волки. Стая окружила исполинское чудовище, волки с рычаньем подскакивали, нападали, отскакивали прочь. Под оглушительное рычанье и вой они на глазах у Майи изводили страхогорище. Привлеченные запахом крови Бесчисленные вились вокруг, тыкались рылами, принюхивались. В небе вдруг возникли летучие мыши — они поднимались с деревьев, падали с неба, словно туча стрел.

Волки бросались на страхогорище со всех сторон, и наконец чудовище извернулось и с рычаньем замахало лапами, разрывая огромными когтями одного волка за другим. Страшные зубы вспарывали плоть, но волков было много, невероятно много — на место упавшего всякий раз заступал новый и с рычаньем и воем бросался в бой.

Не веря своим глазам, Майя смотрела, как Аргус потащил кишона прочь от схватки, к своим. Джон Гейт бросился вперед, перекинул кишона через плечо, словно раненого барана, и потопал прочь, всем своим видом давая понять, что жизнь ему дорога. Вскочив с истоптанного снега, Майя бросилась следом. Яростная схватка лесных обитателей со страхогорищем не утихала. Торопливо догоняя Джона и стараясь не упасть, Майя увидела, как к схватке присоединилась новая стая, потом еще одна. Вой терзал ночное небо, и Майя поняла, что это она призвала волков на помощь магией кистреля.

Снова вспомнился кабинет Валравена и полчища крыс и мышей, явившихся на зов. Умение подчинить — и даже послать на смерть — любое живое существо оказалось страшным даром. Страшным и могучим. Волки и летучие мыши покорились ее воле, позабыв обо всем на свете.

За спиной раздался оглушительный рык. Рык хищника, упустившего добычу.

Выбравшись на ровную каменную поверхность, Майя упала на колени, выхватила кинжал и отсекла лоскут от плаща. Пачкая в крови толстые пальцы, Джон Тейт торопливо перевязывал раны кишона. Кишон вздрагивал, стонал, но не сопротивлялся, даже когда охотник извлек откуда-то короткую иглу и принялся шить по живому. В зубы кишону сунули стрелу, древко которой он закусил, рыча от боли, и Джон принялся шить его бок. На щеках у Майи была кровь, однако девушка не сводила глаз с кишона. Мужество, с которым он переносил боль, не могло не вызывать уважения.

— Глубоко оно тебя, — мрачно проворчал Джон Тейт. — Дай-ка я еще пару стежков… Майя, держи ему ноги!

Вокруг по-прежнему высились горы, однако путники Далеко ушли от логова страхогорища и лишь после этого Позволили себе остановиться. Разворачивавшееся перед глазами у Майи зрелище соединяло в себе несочетаемое: в утреннем небе ярко сияло солнце, порхали пташки — а на том самом камне, с которого открывался такой чудесный вид, корчился кишон. Джон Тейт работал грубо, но споро, умело надавливал тут и там, останавливая кровь, и ловко орудовал иглой с заправленной в нее высушенной кишкой.