Разделились на группы: одни плели корзины, другие строгали подпорки, третьи готовили бамбуковые коромысла, серпы и косы.

Ребята из группы информации ходили вымазанные известью с ног до головы — на стенах и заборах вдоль всех дорог и тропинок они писали лозунги, и дети, задрав головы, читали их по складам:

— Быстро и успешно выполним план по уборке риса!

— Парни из Миета! Крепко держите серп и ружье!

— Не закончил жатву днем — продолжай ночью!

Но… как раз в то утро, когда в селе Миет собирались начать жатву и Тан А Шан уже заворачивал дневную порцию вареного риса в банановый лист, чтобы взять с собой в поле, к его дому прибежали парни.

— Все пропало, Шан, сегодня шаман За Нинь наложил табу на все работы, вон он уже бьет в кимвал!

— Серьезно?

— Какие могут быть шутки! Бригадир даже не стал давать нам задание, председатель тоже велел отложить дела. Семь дней работать не будем.

И в самом деле, все входы и выходы из села были закрыты воткнутыми в землю зелеными ветвями или перегорожены веревками из бамбукового лыка. Это постарались ночью старики, они же расставили у всех дорог чучела. Чужакам вход в село был закрыт, а местным тоже запрещалось выходить, запрещалось работать, нельзя было даже ничего нести на коромысле, нельзя ходить в лес… Так совершалось жертвоприношение духу земледелия, покровителю села. Давний это обычай, и оказался он очень прочным. Четыре времени года, и каждое начинается и кончается жертвоприношением. Каждый месяц пятнадцатого числа в дом обязательно надо принести зеленые ветки. Двадцатого числа нельзя охотиться. И еще существовали различные табу: на ветер, на лесного зверя. А потом еще были праздничные дни, дни совершения внеочередных обрядов: заползет ли в дом большая змея, заберется ли в огород заблудившаяся лань или еще что-нибудь случится — обязательно устраивается жертвоприношение. Без этого не будет хорошего урожая, не будет плодиться скотина, а люди станут сохнуть и умирать, не оставив после себя потомства.

Почти вся молодежная ячейка, не сговариваясь, собралась в доме у Тан А Шана. Тан А Шан энергично тряхнул головой.

— Если наши бригадиры не хотят распределять работу, то мы сами выйдем на жатву и тем самым подадим пример остальным!

И, захватив серп, он повел молодежь в поле. На дороге у входа в деревню было шумно, надрывался рожок, пели дан и флейта, заглушая жалобное хрюканье связанной свиньи.

Перед самым большим домом собрались старики, они громко пели, окружив того, кто нес статую Бана к месту омовения, — там уже стоял наготове большой чан. Сюда сбежалась и детвора, но, завидев Тан А Шана и парней, ребятишки с криками бросились за ними.

Шаман За Нинь начал церемонию жертвоприношения. Ноздри его мясистого, приплюснутого носа раздувались, губы словно что-то жевали, редкая жесткая рыжеватая бороденка дергалась, и круглая, словно у тигра, голова на короткой шее покачивалась в такт танцу.

Завидев парней с серпами и косами, За Нинь прервал свое занятие, подскочил к Тан А Шану и, тыча пальцем прямо ему в лицо, злобно закричал:

— Эй вы, шалопаи! Вы что же хотите на все село беду накликать?

Тан А Шан замер на месте, словно ударился о невидимую преграду, и в ту же минуту услышал знакомый голосок:

— Шан, Шан!

Тан А Шан повернулся и увидел Тана, братишку Те, тот стоял в толпе мальчишек и смотрел на него, широко раскрыв свои круглые, как у птенца, глазенки.

Тан без устали носился из Фиена в Миет, словно бельчонок, который скачет с ветки на ветку. С тех пор, как он узнал Тан А Шана, редкий день проходил без того, чтобы он не побывал в Миете.

— Ой, этот шаман такой злющий, ну прямо старый кот! Он не пускал Тан А Шана убирать урожай, — затараторил он, как только вбежал в дом.

— И что же? Тан А Шан все же пошел на жатву? — взволнованно спросила Те.

— Откуда я знаю, я видел только, как он вместе с остальными парнями свернул к дому собраний…

Те тяжело вздохнула. Братишка взглянул на нее и простодушно спросил:

— Ты очень беспокоишься за них, сестричка?

Те улыбнулась и ласково провела рукой по его вихрам. Конечно же, беспокоится. Ведь с недавнего времени село Миет стало таким дорогим ее сердцу! Шла ли она в поле или к реке за водой — глаза ее всегда сами собой устремлялись туда, где лежало соседнее село.

— Очень я боюсь за них. Это село самое отсталое у нас в волости. Если не подтянутся, всех за собой потащат.

Биен не раз говорил дочери:

— Парни из Миета почти все уже прошли обряд посвящения в юноши. Обычай требует после этого оставаться дома, слушаться родителей, жениться, заводить детей. А скоро набор в армию, родина зовет своих сыновей, но как знать, решится ли кто-нибудь из этих парней нарушить обычай…

Тревога отца передалась Те. Она прекрасно понимала, что с детства искалечены души девушек и парней зао и тяжело им сбросить мучительное бремя древних обычаев. Паутина всегда оплетает самые темные углы, и в отсталых деревнях предрассудки живучи как нигде. У них, в Фиене, раньше тоже так было. Девушки должны были заниматься вышиванием. В январе, феврале и марте к ним сватались парни, и как только закончится сватовство — тут же невесты усаживаются расшивать одежду пестрыми узорами. Целый год вышивают; руки устают, глаза начинают болеть от пестроты красок — тут и индиго, и зеленый, и красный цвет… Девушки зао не знали работы в поле. А если в доме гость или просто зашел кто-то из мужчин, женщина зао не смела сесть в его присутствии, должна была стоять и ждать приказаний… Однако с этого года в селе Фиен нет-нет да и нарушит кто-нибудь нелепый обычай. То одной из первых решила заняться ирригацией, и девушки из их села быстро последовали ее примеру.

На работу они не стали надевать своих пестро расшитых платьев, и никто над ними не смеялся. Потом Те предложила взорвать скалу, чтобы проложить прямую дорогу, и оказалось, что девушки и тут ни в чем не уступят парням — такой грохот поднялся…

Стемнело. Тан забрался под полог, и оттуда почти сразу же послышалось его тихое посапывание. С реки доносилось равномерное жужжание движка. Те прилегла, однако ей не спалось, мысли то и дело возвращались к тому, что произошло в Миете…

Вдруг за оградой, а потом и возле плетеной двери замелькал огонь факела и раздались чьи-то громкие торопливые шаги.

— Открывайте! Открывайте! — крикнул ломающийся юношеский голос.