chitay-knigi.com » Современная проза » Дева в саду - Антония Байетт

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 157
Перейти на страницу:

– У него жестокий рот, – сказала Фредерика.

– Он был жестокий бог, – отвечал Кроу. – Мифы о нем жестокие. На десерт я вам приберег моего Марсия[155]. И посмотрите еще на другие фигуры. Искусствоведы говорят, нимфы и пастухи. Крайне маловероятно, говорю я. Девы справа, в классическом хороводе, – девять муз. Слева – весьма двусмысленно скачущие – это посвященные, оргиасты, истязавшие себя во имя Гиацинта, Адониса, Таммуза. А всё вместе – символ бесконечности, удлиненная восьмерка, лежащая на боку. Проследите за линиями их рук, тел. Перекрест в центре, там, где тела Аполлона и Гиацинта почти… Видите? Почти соприкасаются. О, мудрый Якопо был причастен тайным знаниям и неоплатоническим мистериям! Аполлон здесь явлен как принцип порядка и хаоса, творчества и разрушения. И возрождения, разумеется, и всего прочего. Румяная плоть и твердый мускул.

– Что за намеки? – шепнул Уилки хихикнувшей Фредерике.

Александру и Дженни удалось задержаться под странницей Луной[156]. В молчаливом согласии они стояли в противоположных концах комнаты, пока не вышел последний гость: Томас Пул обернулся к Александру, открыл было рот, но передумал и поспешил вон.

Александр стоял в оконной нише, глядя на травяной садик, на огород при кухне, на высокую ограду и лежащую за ней пустошь. На пустоши бродили овцы на острых копытцах, и ветер ерошил им шерсть.

– Дженни, поди сюда.

– Лучше ты поди и посмотри на эту кровать.

Они стояли рядом и скорбно смотрели на шелковый холм перин.

– Ты все говоришь: будь у нас постель… Вот тебе монструозная постель.

Александр кивнул. Их руки встретились в углублении Дженниной поясницы.

Так они стояли, сплетенные. Потом Александр сказал:

– Толкнуть бы тебя тихонечко на эту кровать. Взять твои ножки вот так, снять с тебя туфли, распустить волосы… раздеть тебя медленно-медленно… раскрыть всю…

– И стоять, и смотреть, как я дрожу от холода на этой бескрайней равнине.

– Нет, нет! Я бы… я… – Написать это он мог, сказать – нет.

– Знаю, знаю. Мы столько раз это проходили, но так ничего и не сделали…

– Сделаем. У нас месяцы впереди.

– О нет! Либо сейчас же все разорвать, либо…

– Либо?

– Либо пожениться. Тогда мы бы…

– Пожениться… – Александр оглядел завесы балдахина. Подумал, что Дженни в семье, вероятно, была бы нехороша. Прижал ее к себе. Страшно боялся, что войдут. Грубовато потянул за сборчатую завесу. Поцеловал. Грянули шаги.

Они отпрянули друг от друга, и Александр, ткнув пальцем в потолок, сказал первое, что пришло на ум: «В серебряной упряжке ты возвращаешься в родной чертог»[157].

– Теннисон, – с нелепым заговорщицким смешком сказала Фредерика. – А я всю жизнь думала, что это не колесница, а просто статую везут на лафете. Вот глупость! Кстати, я пришла за вами. Мистер Кроу хочет запереть это крыло и вести всех в башенку, где будет жить, когда тут поселят студентов. Он нам покажет, как он выразился, своего Марсия. Лично я не любительница экскурсий и не знаю, сколько еще вытерплю. В общем, вот.

Малое крыло, где обитал Кроу, хоть и не столь царственно великолепное, как главные покои, было все же роскошно. Кроу угощал труппу чаем в кабинете с деревянными панелями. Там царил сумрак, и прямой свет падал только на маленького Марсия, которого Фредерика поначалу приняла за странное дымчатое распятие.

– Тончайшее произведение Якопо и жутчайшее, – сообщил Кроу, упиваясь. – Это не Рафаэль, у которого Марсий, как скот домашний, растянут перед свежеванием, имеющим породить высокое искусство. Тут как у Овидия: мука на грани развоплощения. Тело ободрано, но еще мгновение сохраняет свою чудовищную форму…

Мохнатая шкура сатира лежала на земле. Сам он был голая плоть и сплетенные мышцы. Из них прыскала кровь, и то, что казалось твердым, как мрамор, оказывалось влажным, скользким, рвущимся – вот-вот осядет бесформенной грудой. Отшвырнутая в сторону, лежала свирель. Неподалеку Аполлон бил по лирным струнам и улыбался страшной, пустой улыбкой.

Кроу приобнял Фредерику за плечи:

– Ну, что скажешь?

– Мне не нравится.

– Да, мучительная вещь и упоительная. Тут рождается новое сознание. Марсий крикнул Аполлону: Quid me mihi detrahis?[158] – «Зачем меня от меня отнимаешь?» А вот Данте мечтал быть так разъятым: Si come quando Marsia traesti della vagina delle membra sue. То есть: «Как в день, когда ты Марсия извлек и выбросил из оболочки тела»[159]. Снова метаморфоз. Из куколки тела вылетает сияющая бабочка души. Личинка, куколка, и вот – имаго, окончательный образ. Образ искусства.

– Отвратительно, – сказала Фредерика. – Не хочу искусства, если оно так мерзко. Спасибо, не надо!

– Мой дивный дом по-прежнему тебя подавляет?

– Больше прежнего. Но мне стало интересно.

– Что именно интересно?

Фредерика задумалась, уже холодным взглядом окинув распятого сатира.

– Пока я не вгляделась, мне все казалось чудесным, но ненастоящим. А теперь чудесно, но слишком уж всерьез. И мне определенно нужно пройтись, чтобы остыть.

Кроу, смеясь, отпустил ее:

– Возвращайся непременно. Ты должна со всем этим сжиться.

14. Космогония

То, что в любой другой школе называлось бы больницей, основатели Блесфорд-Райд в натуралистическом задоре нарекли инкубатором. Заведовала им медсестра во всем крахмальном, белом и все же не вполне чистом. У нее был чепец, похожий на крылатый шлем, шеренга карандашей и ножниц в карманах на могучей груди и густые, седеющие усы. Для большинства недугов у нее было одно лечение: темнота и голод. Она называла это «дать отдых голове и желудку». Посидев так часок-другой, мальчишки обычно магическим образом выздоравливали и просились на волю. Маркус часто бывал здесь с астмой или мигренью. На волю он не просился.

1 ... 48 49 50 51 52 53 54 55 56 ... 157
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности