После света в полях и беседы в лаборатории Маркус сделал слабую попытку стереть из сознания Бога и Лукаса Симмонса. Симмонсов трактат не читал; завидев в школе его самого, сворачивал в другую сторону. Через Дальнее поле ходил только в компании, иначе делал крюк. У него начались головные боли со вспышками света где-то сзади, не внутри и не снаружи. Трактат не выкинул, но запрятал в парту.

Однажды на уроке математики Маркус глянул в окно и увидел, как свет перебегает по кромкам лип, рядком стоявших вдоль горизонта. Глянул снова: свет сгущался и плясал. Какая-то птица взлетела, просыпав едкие искры. Зеленея, Маркус слепо сунул руку в парту, схватил трактат и попросился выйти: мигрень.

Медсестра понимающе цокнула языком, раскрыла прохладную постель на высокой железной койке, подождала, пока Маркус залез под одеяло, и, потянув за шнур, спустила зеленую шторку на окне. Деревянный желудь на конце шнура легонько рокотнул по подоконнику. В палате настал подводный полумрак, Маркус подтянул колени к подбородку и старался не глядеть на светлые прорезы по краям шторки. Сестра вышла, шелестя, и палата замкнулась.

Его посетили краткие видения. Стеклистый, отвердевающий свет набухал, и Маркус тонул. Потом он выл как зверь и цеплялся за серые, шерстяные колени Симмонса. Пытался вызвать другие образы, но все было зыбко, невозможно.

Медсестра, уходя, положила рукопись в тумбочку. Маркус повернулся, осторожно приподнял шторку на полдюйма и рукопись достал.

Элиот в свое время сказал о романисте Генри Джеймсе: его ум настолько остер, что никакой идее не взять его силой. Таким умом Маркус не обладал. Впрочем, в каком-то смысле все идеи были для него равновесны. Истинность их его не заботила, он отзывался не столько умом, сколько особым своим восприятием связности, – квадратиками, как в шахматах, отмечал верные и неверные логические ходы. Если идея выражалась средствами языка, его восприятие притуплялось, логика зрительная или математическая была ему ближе. Вообще, как-то изначально чувствовал, что слова – знаки грубые, смысл передающие весьма приблизительно. Поэтому он скользил по страницам трактата, как в ранние свои, эйдетические[160] дни чиркнул бы взглядом по фотографии поля, улиц, отмелей на реке: нейронная разведка в помощь памяти. Маркус читал, не давая оценок, не зная книг, из которых Симмонс по кусочку собрал свою теорию Вселенной. Впрочем, все искупалось тем, что он читал, если можно так выразиться, самого Симмонса, его сокровенную суть. В этом смысле Маркус был единственным его читателем, хоть, в отличие от остальных героев этой книги, никогда не претендовал на умение читать в людских душах.

Трактат начинался с описания взаимосвязанных сущностей (абстрактно именуемых организмами или организациями), из которых состоит бесконечность. Бесконечностей было три: Бесконечно Великая, Бесконечно Малая и Бесконечно Сложная. Последняя подразумевала некую градацию своих составляющих. Симмонс, например, писал: «Чем выше мы поднимаемся по Шкале Материи от минералов к растениям, от растений к животным, от животных к Человеку, а от него к существам еще более сложным, тем яснее становится, что корпускулы, составляющие материю, атомы, электроны, протоны, нейтроны, имеют склонность группироваться все более сложными способами во все более сложные Организмы.

В рассуждении сложности живой Организм превосходит неживой, поскольку клеточная организация сложней молекулярной. Следовательно, муравей превосходит физическую Сущность солнца.

На данной планете нет организма более сложного, чем человеческий мозг.

Организацию Жизни на Земле можно назвать Биосферой, чувствительной пленкой, растянутой по твердой поверхности земного шара. Вкупе с Литосферой (каменной корой), Гидросферой (водным покровом) и Атмосферой (газовой оболочкой) она входит в число четырех составляющих физической планеты. Планеты Ментальной мы пока здесь не касаемся.

С тех пор как Зюсс[161] высказал, а Вернадский[162] развил мысль о том, что Биосферу следует рассматривать как целокупное живое существо, об этом говорили многие биологи и геологи.

Эта мысль идет вразрез с нашим примитивным представлением о стратификации мира, переворачивает с ног на голову нашу мегалантропическую[163], антропоцентрическую веру в Человека как высшую форму Бытия, данную нам в ощущениях. Если Биосфера есть живое Существо, то мы, люди, суть части ее физического организма или организации, причем столь малые, что по размеру и числу сопоставимы с клетками в организме человека.

Если гипотетически соотнести Человечество с мозговой тканью Биосферы, численное совпадение поражает. По существующим оценкам, в человеческом мозге около 3 000 000 000 клеток, что совпадает с предположительной численностью земного населения в 2000 г. Более того, в остальном организме насчитывается около 10 000 000 000 000 простых клеток. Столько же примерно многоклеточных организмов живет сейчас на поверхности Земли…»

Маркус с некоторым сомнением отнесся к Шкале Материи, зато ему понравилась идея, что он – лишь клетка в огромной взаимосвязанной системе восприятия. Так и расчерченный клетками окоем, и назойливый свет казались более выносимыми. Пропустив наиболее шаткие сопряжения чисел и аналогии между человеческими клетками и сотворением птиц и зверей, Маркус перешел к теории Ментальной эволюции, которая последует за эволюцией дарвиновской.

«Физическая поверхность, внешняя сторона материи, эволюционировала до тех пор, пока не возник человек. Со времен Дарвина ученые искали доказательства продолжения эволюции и ничего убедительного не нашли. Причина в том, что человек как вид достиг пика самосознания и физического развития. Эволюция и борьба за существование переместились в Ментальную сферу. Следовательно, полностью развитая Биосфера заключена в еще более плотный слой Мысли. Это Ноосфера, Сознание Земли. Разумно предположить, что Цель Существования состоит в превращении Материальной Энергии в Ментальную. Следовательно, Человек, а следом все низшие создания превратятся в чистый Разум. Поэтому энтропия, то есть потеря физической планетой материальной энергии вследствие необратимого рассеивания тепла, сопровождающего любые преобразования материи, должна считаться не угрозой для существования, а свидетельством воплощения высшей цели, необходимой частью Замысла.

Разумно предположить также, что другие небесные тела и организации, данные и не данные нам в ощущениях, имеют свои Ноосферы или энтелехии[164]. Их слабые отражения мы видим, возможно, в четырех зверях Апокалипсиса[165], в косноязычных описаниях ангелов, архангелов и пр. К. С. Льюис[166] посредством Научной Фантастики указывает на древний обычай давать имена языческих божеств, пусть ложноантропоморфных, Ноосферам других планет нашей Солнечной системы».