Окружение замыкалось.

– Бегите, – сказал я журналисту. – Вы свое дело сделали, отличный будет матерьяльчик.

Он был не трус, Фома Неверный. Я чувствовал его мысли: стыд, желание остаться, и опять стыд, стыд.

– Бегите, – повторил я, отвернулся и сразу забыл о нем. Нужно было поставить защиту для дядя Тимоши, а потом схватиться с одноногим.

Дым разъедал глаза. Под конец нас выкуривали, обложив подножие холма кострами. Те, кто хоронили солдатиков, неплохо подготовили их к походу на Вечное Синее Небо. У каждого помимо прочего было с собой огниво – два кремня, ничего им не сделалось за восемьсот лет. Костры вспыхнули одновременно со всех сторон; потом их завалили сырыми ветками и атаковали нас в дыму.

Наверное, в тринадцатом веке такая атака считалась неотразимой. Да и в двадцать первом тоже, если бы их противником был не ведьмак. Я уничтожил одноногого и прорвался в тайгу, оставив дядю Тимошу под защитой ножа. Без командира заяны остановились, и я бил их десятками, появляясь сзади и убегая, когда меня пытались окружить. А потом долго бродил в дыму, разыскивая уцелевших и не веря, что все уже кончилось.

Огонь от костров расползался по тайге. Потушить его я уже не смог бы да и не хотел. Завтра все подумают, что пожар начался от молнии. Археологи найдут оставшиеся железки и будут рады, что хоть их спасли.

Ведьмак был еще жив. Он лежал на спине, раскинув руки, и луна отражалась на дне его стекленеющих глаз. Я склонился над ним, пытаясь заговорить кровь, но ржавые клинки проникли слишком глубоко.

– Тимофей Захарович! – закричал я. – Дядя Тимоша, не умирайте!

– Жека, – вымолвил ведьмак, и кровавый пузырь лопнул у него на губах. – Я обещал…

– Да-да, вы поправитесь, и мы его вылечим.

Ведьмак мотнул головой:

– Ты сам… Поезд.

Я еще не понимал:

– Что поезд? Что надо сделать?

– Сколько ножек у стола? – спросил он неожиданно ясным голосом и отвернулся. Сердце в разрубленной груди остановилось навсегда.

Я уходил не оглядываясь, оставив учителя в полыхающей тайге. Профессор Епанчин похоронен десять лет назад, а для ведьмака нет могилы лучше, чем Огонь.

Черная туча рассеялась, и сквозь клубы дыма были видны звезды.

Журналист ждал у мотоцикла, погрузив свой скутер с распоротой шиной в коляску. Хотелось разорвать его за эту жлобскую хозяйственность, но я только махнул рукой: поехали! До полуночи оставалось всего четверть часа.

Сколько ножек у стола? Подпрыгивая в седле ревущего мотоцикла, я до мельчайших подробностей припомнил вечер, когда дядя Тимоша преподал мне этот урок. Как он смотрел на фотокарточки древних могил, как сказал с тоской и удивлением: «Проглядел!» Не мог он проглядеть, в том-то все и дело. Ведь я чувствовал, как позади, дыша и ворочаясь, втягивает под землю свои последние щупальца темная сила заянов. А когда она, как грозовая туча, стояла над тайгой, ее видели все!

И получалось у меня, что какой-то колдун невероятной силы или отводил глаза дядя Тимоше, чтобы тот не помешал заянам, или, наоборот, долго, с начала раскопок, принимал на себя их удары.

Потом я увидел переезд, а за ним – огни уходящего автобуса, и понял, что успел.

Вихрь мчался по кустам, взметая мусор с насыпи. Я соскочил с мотоцикла и встал на рельсы, подняв над головой ведьмачий нож. Сколько ножек у стола, то есть верь своим глазам. А глаза видели, что туча не прошла дальше железной дороги. Набухала, пучилась, расползалась на весь горизонт, а не прошла. Значит, не проклятия посылали городу пленники призрачного поезда. Их увозили на смерть, а они, как могли, молились о прощении своему народу. Шаманы и сельские священники, колдуны и ведьмы – все.

Поезд летел на меня. Теперь, с ведьмачьим зрением, я разглядел черную громадину паровоза с красной звездой на котле, и клубы пара из трубы, и огромные колеса с блестящими, как ножи, ободьями. Он мчался, и там, где его тень падала на перрон, асфальт вспучивался и бурлил, как густая каша.

Но я не сошел с места.

Паровоз взревел, заскрипели тормоза, и колеса закрутились назад, с визгом проскальзывая по рельсам.

Поезд остановился в шаге от меня. Из первого вагона вышла старая шаманка с музейной фотокарточки и недружелюбно спросила:

– Брата привел?

– Нет, и не приведу, – сказал я. – Отпустите его, он еще маленький.

– Его обидели, – настороженно заметила шаманка.

– Он сам обиделся, – ответил я. – А мы его любим. У него родилась сестричка, и он боялся, что мы будем любить его меньше.

– Он глупый? – улыбнулась шаманка.

– Просто маленький.

Шаманка усмехнулась, свистнула в два пальца, и неизвестно откуда на рельсы выпрыгнул наш Гражданин Собакин – нет, Шаргай-нойон, богатырь, сошедший с неба для битвы с врагами. Ведьмачьим зрением я видел исходивший от него золотистый свет жизни. А то, что у богатыря четыре лапы и хвост бубликом, так мало значит…

– А притворялся-то! – сказал я. – Мышей ловил, а еще божество!

Он подошел и лизнул мне руку – мол, между нами все по-старому, мы же боевые товарищи.

Когда он трусил к вагонам мимо тяжело пыхтящего паровоза, я подумал, что жизнь в призрачном поезде невеселая, и древний нойон был рад побегать с Жекой.

– Привет дедушке Гэлэгу! – крикнул я вслед. – Спасибо ему за лошадку с этим… С грызлом.

Паровоз выплюнул облако пара – почему-то не из трубы, а от колес. В серебрящемся под луной мареве блеснул древний боевой шлем. На мгновение я встретился глазами с парнем не самого богатырского вида. Он кивнул мне и скрылся в вагоне.

До меня дошло, что болезнь с Жеки снята. Призрачный поезд отпутил брата.

Шаманка сняла шапку, расшитую звякающими монетками, выбрала одну, сорвала и кинула мне. Я поймал. Это был блестящий новенький рубль. Давно, в первую нашу ночь в Ордынске, Жека бросил его под призрачный поезд, чтобы посмотреть, расплющит монетку или нет.

– Маленький обиженный мальчик заплатил за билет, – объяснила шаманка.

– Он же нечаянно, – сказал я.

– Да, теперь я вижу. Он зря обиделся. Ты его любишь, ведьмак.

Впервые кто-то назвал меня ведьмаком. Это было так неожиданно, что я обернулся, как будто шаманка говорила не со мной, и за спиною у меня стоял дядя Тимоша в своей надвинутой на нос кепке.

* * *

Меня зовут Алеша, мне четырнадцать лет, и я ведьмак. Зойка говорит, что скоро у меня вырастет хвостик с четырьмя волосками. Конечно, она только дразнится. Ведьмачий хвостик – такая же выдумка суеверных людей, как и ведьмачья вторая душа. Иногда приходится наказать кого-то за злость, жадность и нежелание думать, а причин ведьмаки не объясняют. Вот некоторым и кажется, что дьявольская душа делает нас жестокими. Разве я жестокий? Я, который пальцем не тронул Фому Неверного?! Уж как просто было стереть его память о том, что произошло той ночью на древних могилах. Но я не стер. И теперь на праздники посылаю ему открытки в психиатрическую больницу. А Фома Неверный все старается доказать врачам, что деревенский ведьмак был покойным профессором Московского университета, а четырнадцатилетний мальчик победил тысячу восставших скелетов.