* * *

– А этот художник – видишь его? – спросил Тони, нетерпеливо махнув рукой в направлении берега, к которому мы стремительно приближались, и трубный глас практически с неба предупредительно проинформировал нас: «Стационе Риальто».

Но Тони смотрел не на знаменитый мост, а в другую сторону, где, и правда, на самом краю набережной, буквально в шаге от зеленой воды примостился художник с маленьким походным мольбертом и, не обращая внимания на снующие толпы, рисовал так увлеченно, что впору пожалеть о собственной близорукости: как ни старайся, не разглядишь, как у него получается.

– На самом деле такой солидный господин, успешный юрист, кажется, из города Бремена, – Тони нахмурился. – Или он там просто находится прямо сейчас по каким-то делам? Ай, неважно. Важно, что рисовать этот бедняга вообще не умеет, даже на любительском уровне. И частных уроков никогда в жизни не брал, и с самоучителями не сидел ни минуты, потому что считает: нет никакого смысла быть художником, если ты не родился в Венеции, если ее густой от сырости воздух не отравил тебе кровь с самого первого вдоха, если ты, закрывая глаза, не продолжаешь видеть в темноте под опущенными веками все эти дома и мосты, которые, ясно, гораздо больше, чем просто шедевры архитектуры, они вообще не о том, что-то вроде окаменевшего голоса Бога, прозвучавшего, когда Он, свесившись вниз откуда-то из облаков, внезапно, словно очнувшись, как бы со стороны, почти человеческими глазами увидел малую часть своего творения, сто восемнадцать островов в бирюзовой лагуне, и заорал победительно, как мальчишка: «Все получилось!» Только учти, это не я придумал такую метафору, а наш художник, вернее, юрист из Бремена, который больше всего на свете хочет быть художником, можно безвестным, пускай бедняком, но непременно родившимся в Венеции и никогда отсюда не выезжавшим – нарочно, чтобы не расплескать эту зелень, не растерять этот ветер, не выпить случайно противоядие где-нибудь в далекой таверне, не очнуться, не исцелиться, а значит, не перестать быть. Это в его голове такая прекрасная каша, а не в моей. И город, сам понимаешь, в таком восторге от юристова бреда, что этот художник встречается мне ежедневно, в самых разных местах; не удивлюсь, если его здесь уже несколько сотен – совершенно одинаковых полубезумцев и их гениальных рисунков; надеюсь, денег от случайной продажи хватает на хлеб, рыбу и шипучее вино, опьянеть от которого можно на полчаса или на всю жизнь – это уж как повезет… Ты-то чего молчишь?

– Чтобы не перебивать. Пожалуйста, рассказывай дальше. Ты сводишь меня с ума – именно то, чего мне сегодня прямо с утра не хватало, как пряностей в кофе – можно, собственно, и без них, но зачем.

* * *

Стелла стоит на станции Сан-Сильвестро, ждет вапоретто, маршрут номер один, направление – Лидо. По расписанию будет минут через семь, есть еще время. Можно отойти в сторону, сесть на чьем-то причале, свесив длинные загорелые ноги, разглядывать свое отражение в воде Большого Канала, такое смешное, улыбчивое, зеленокожее, как будто сестра-русалка смотрит на нее из воды. У каждой венецианки есть такая сестра, но они редко ладят, это только у Стеллы легкий характер, даже с подводной сестричкой сразу нашла общий язык.

«Это такое счастье», – думает Стелла, и на этом месте ее ум озадаченно умолкает, потому что сам не знает, что он имел в виду, когда формулировал: «Это такое счастье». Что – «это»? «Такое счастье» – что именно? Что?

«Да ясно же, что, – беспечно смеется дрожащее отражение Стеллы в зеленой воде. – Такое счастье быть этим утром Стеллой, юной, загорелой, кудрявой, в черном шелковом платье в мелкий горох, в новеньких кедах, удачно купленных на распродаже еще в ноябре. Счастье быть Стеллой сегодня утром в Венеции, напившись кофе в кафе возле дома, сидеть на согретых солнцем досках причала – каждый хотел бы так!»

Стелла встает и идет на станцию, к которой уже приближается вапоретто, маршрут номер один, направление – Лидо.

«Главное – ничего не бояться», – думает Стелла, и ум ее снова растерянно оглядывается по сторонам: что я имел в виду? Чего вообще может бояться этим прекрасным июньским утром кудрявая девушка в шелковом платье? Ясно, что ничего. Зачем было специально это оговаривать?

«Главное – ничего не бояться», – думает Валя, сорокалетняя учительница математики, вышедшая из квартиры задолго до назначенного урока, чтобы спокойно покурить в подъезде соседнего дома, где ее не увидят соседи и, будем надеяться, ученики, а теперь медленно оседающая на пол, потому что ноги внезапно перестали ее держать, они дрожат, утекая, словно состоят из воды, и руки тоже куда-то текут, а сердце уже утекло, и Валентина Евгеньевна течет, качаясь на собственных волнах, вниз по ступеням, как по речным порогам, легко, беззаботно, с улыбкой, туда, откуда пришла, каждый хотел бы так. А Стелла – что Стелла, Стелла сейчас занята, озабоченно шарит в сумке: взяла ли свой проездной, или он остался в кармане джинсов? Ну точно, забыла. «Ладно, – думает Стелла, – ладно, поеду так, тут контролеры редко. Главное – не бояться, все это такая фигня».

* * *

– Вон та тетка в диковинной шляпе, – торопливым шепотом рассказывал Тони, – живет в Австралии, приезжала сюда уже раз пять и непременно приедет еще, но каждый год не получается: очень далеко, слишком дорого. В промежутках тоскует, пересматривая фотографии, и вот видишь, в каком-то смысле, она всегда тут. Мужчина в синей рубашке и девушка в маске с лицом кошки расстались еще два года назад, незадолго до ссоры как раз планировали съездить в Венецию, и теперь девочка больше всего на свете жалеет об этой несостоявшейся поездке, думает, если бы успели побывать тут вдвоем, все сложилось бы совершенно иначе. Вряд ли она права, но кого из нас на ее месте можно было бы переубедить?.. А, вот отличный мальчишка! Видишь, в таком старомодном костюме, как будто прадеда перед отъездом раздел? Это потому что ему давным-давно за семьдесят, а он до сих пор досадует, что впервые попал в Венецию уже стариком, мечтает: «Вот бы меня сюда привезли в мои хотя бы пятнадцать! После такого потрясения был бы сейчас совсем другим человеком, не знаю каким, но поменялся бы с ним не глядя». Это я о нем говорил тебе в самом начале, уже несколько раз видел этого мальчишку, бегает по городу только пятки сверкают – такой настырный и неугомонный дед, целыми днями мечтает о Венеции и себе молодом. А эта красивая дама с букетом цветов вообще не может ходить, из дома ее каждый день вывозят в коляске, катают по парку, но о Венеции, сам понимаешь, остается только мечтать, разглядывая картинки. Она и мечтает, что-что, а свободное время у нее есть в избытке – гораздо больше свободного времени, чем необходимо для счастья, вот в чем беда! А тот господин в очках…

Я слушал его как ребенок, едва дождавшийся еженедельной субботней прогулки с отцом, слушает сказку, сюжет которой интересует его гораздо меньше, чем сам факт, что сказка рассказывается, и прогулка уже началась, и впереди долгий счастливый день, наполненный приключениями и новыми сказками – все равно, о чем. И меньше всего на свете хотел сейчас гадать, с каких это пор мой дружище Тони одержим мистическими видениями о судьбах венецианских туристов, или напоминать себе, что он просто бессовестно врет, вернее, импровизирует, метет вдохновенную чушь, с ним такое регулярно случается, и пока Тони мелет свою прекрасную ерунду на какой-то дальней небесной мельнице, она кажется ему чистой правдой; строго говоря, она и есть правда – до тех пор, пока рассказчик не рассмеется: «Ну хватит, я уже сам от себя устал, пошли польем лапшу на твоих ушах каким-нибудь местным вином, ибо аз у нас нынче алчущая бездна есьмь, и ты за компанию – тоже».