На Вики рассказ произвел такое впечатление, что она готова была немедленно бежать на кладбище с молитвенником, но Билли пресекла ее порыв. Прибережем эту сцену для фильма.

Моя девчонка

Домажлицкий получил признание в 1934 году, когда его песня «Хольчичка ма», что значит «Моя девчонка», стала хитом. В Блевице мы усадили его за пианино. Он вдохновенно играл свою «Хольчичку», а Вики ему подпевала, держа перед собой чешский текст, переписанный ею со слуха ивритскими буквами. Домажлицкий восхищался. Так быстро выучить чешский язык могут только евреи — теперь он за Израиль спокоен.

К съемкам Итка превратила захламленную комнату в кабинет прославленного композитора. Ноты Домажлицкого, афиши с именем Домажлицкого, пластинки, буклеты, фотографии самого Домажлицкого — все художественным образом расставлено и развешано. Тата был в белой рубашке и при галстуке, Итка в розовом костюме из букле.

В честь Домажлицкого выстрелила в воздух пробка шампанского. Билли сказала, что чувствует себя как на свадьбе, а я представляла, как Итка после съемки демонтирует кабинет композитора, переодевает его в домашний халат… Зубы в кружке, сморщенное лицо в окне.

В Прагу Домажлицкий был доставлен в жокейском наряде. Те, кто знал Швенка или выступал у Швенка и дожил до того дня, когда мы получили деньги, устроили Домажлицкому настоящую овацию. Итка смотрела на тату влюбленными глазами.

На сцене пустого театра, арендованного для съемок, Домажлицкий с Вики исполняли песню Швенка «Под зонтом». Они появились из‐за занавеса под ручку, Домажлицкий с хлыстом в правой руке и с кепи на лысине, Вики — в платье невесты. Подняв высоко черный дырявый зонт, Вики пела про то, как хорошо им под зонтом вдвоем, а он пел о том, что обещает переносить ее через все лужи, и в конце — дуэтом — о том, что уютно под зонтом, словно в домике своем… Пережившие Катастрофу смеялись и плакали.

Радиозапись

Через полгода я навестила Домажлицких в Праге.

— Кончились Блевицы! — вздохнула Итка. — Каждый день скорая.

Домажлицкий узнал меня с трудом. Узнав, обрадовался.

— Где испанская красавица? Испанская красавица… — задумываясь, Домажлицкий уходил в себя, как подлодка в океанские воды, и приходилось долго ждать сообщений со дна. — Испания.

— Тата, ты имеешь в виду рапсодию?

Тата воздел палец, поднялся и пошел в свою комнату. Мы с Иткой — за ним. Он жестом повелел нам сесть и нажал на клавишу магнитофона. Испанская рапсодия, сочинение композитора Домажлицкого. Судя по качеству, это была радиозапись столетней давности. Композитор слушал и дирижировал.

Прощаясь со мной, Итка пожаловалась:

— Его ничто не интересует. Целыми днями слушает свою музыку.

А что, если пристроить его на израильское радио? Редактором музыкального канала была Грета Клинсбергер, прошедшая все то же, что и Домажлицкий, но потерявшая меньше, одну лишь младшую сестренку Труду. Копии ее терезинских рисунков я привезла Грете из Праги, и они по сей день висят в ее спальне. Грета была готова ознакомиться с сочинениями Домажлицкого, но вкус у нее строгий, никаких поблажек во имя тяжкой судьбы.

Катастрофический хит

Где-то через год мы встретились с Иткой на пристани «Кампа». Катер вот-вот отчалит — продолжительность прогулки сорок минут.

— Если б не кассета, — Итка сунула мне в руку пакет, — тата меня бы не отпустил.

— Зря ты проболталась, вдруг из этой затеи ничего не выйдет…

Плывем под мостами Праги, весна, все в цвету, а Итка рыдает.

— Знала бы ты, что это за монстр! Двадцать лет надо мной и моими детьми измывается. По любому пустяку скандалит. Одна дочка сбежала, вторая чуть с ума не сошла. Он же сгноит, если что не по нраву. Посмотри, на кого я стала похожа! А ревнив! А подозрителен! Стоит нам с дочкой закрыться в комнате, и он тут как тут — распахнет дверь и стоит, руки в боки, — Итка хлебнула воды из пластикового стакана, отерла рот рукавом. — Представляешь, думает, что мы втихаря решаем, как его со свету сжить.

Тут я возьми и скажи:

— Отрави его, Итка.

— Да ты что?! — замерла она со стаканом у рта. — Он ведь такое пережил, он всех потерял, всех, и жену-красавицу вместе с ребенком… Я бы сдалась на месте. Нет, он у меня молодец. А заскоки — это со страху. Ведь когда вы снимали фильм, он собрался и все вспомнил. Нет, мой тата — это водевиль!

Развеселую Итку я проводила до автостанции. Подошел автобус и увез ее в Блевице, где ее поджидал герой воображаемого водевиля.

* * *

Испанскую рапсодию Грета не дослушала — ни в какие ворота! Я поставила «Хольчичку», и она застыла.

— Эту песню мне пела мама со смешнючим немецким акцентом. Передай Домажлицкому, что его хит прозвучит в день Катастрофы. Разбавит горестную память.

Я позвонила Итке поздравить всех нас с победой.

— Не траться зря, — вздохнула она. — Тата умер в тот момент, когда мы с треклятой кассетой плыли на катере. Бог меня наказал. Нельзя говорить гадости.

Итка сопела в трубку.

— Если бы люди умирали только из‐за того, что кто-то говорит о них гадости…

— Ты хочешь сказать, что я в этом не виновата?

— Нисколько. Ты, как могла, продлевала ему жизнь.

— Ладно, — сказала Итка. — Пусть тату услышат в вашей еврейской стране.

И тату услышали.

Мало того, произведения Домажлицкого включили в обязательный терезинский репертуар как пример бескомпромиссности творца. Он никогда не изменял своему жанру и даже в трагических обстоятельствах сочинял легкую музыку.

Маргит

Номер телефона госпожи Зильберфельд я получила от сотрудницы архива Яд Вашема в ноябре 1989 года. Но с предупреждением — на нее не ссылаться.

Ссылаться ни на кого не пришлось. Стоило сказать, что я занимаюсь историей детских рисунков, на меня обрушился поток брани и неудержимого кашля.

— От разговоров с невеждами у меня повышается давление, это приводит к приступам удушья, охо-хо-хо-хо-хо… Видите, какая реакция! У меня астма, — простонала госпожа Зильберфельд в трубку. — Воцарилось молчание. Я решила выждать. — Так что вам нужно? — спросила она уже совсем другим голосом.

Маргит Зилберфельд и Елена Макарова, 1990. Фото С. Макарова.

Я назначила ей свидание в гостинице «Бат Шева», где остановилась наша российская группа «исследователей Катастрофы». Госпожа Зильберфельд была заинтригована — что еще за группа такая?! — и согласилась прийти в четыре.