Лицо Угрима исказилось.

— Для чего я вас поставил, дурни?! Для чего наказал никого не пускать? Ни-ко-го! — повторил князь. — Понимаешь? Ни-ко-го!

— Так ведь княгиня же, княже! — Несчастный дружинник в ужасе попятился назад.

— Когда я говорю «никого» — это значит никого! А никого — это значит и княгиню тоже, остолоп! Нешто не ясно?!

— Угримушка, милый, чего так расшумелся? — Насмешливый голосок с легким иноземным акцентом донесся от двери.

И смешок. Будто колокольчик дзинькнул.

Тимофей повернулся на звонкий смех.

Повернул голову и Угрим.

Молодая женщина — невысокая и стройная — стояла в проеме открытой двери. Нарядное верхнее платье с богатой вышивкой и широкими рукавами не скрывало, но лишь подчеркивало статную фигуру. Золотой пояс стягивал узкую талию. Блестели в факельном свете пуговицы из позолоченного серебра. Пышные черные волосы покрывал расшитый жемчугом плат. Под платом — большие карие глаза… глазищи в пол-лица. Тонкие, будто нарисованные, изогнутые брови. Яркие сочные губы. Нос с небольшой горбинкой. Вскинутый подбородок. Миловидное свежее личико княгини чем-то неуловимо напоминало мордочку любопытного лесного зверька, высунувшегося из норки.

Гречанка Арина — дочь никейского императора и с недавних пор (году еще не минуло, как сыграли свадьбу) супруга ищерского князя — изумленно воззрилась на Тимофея. Внимательно осмотрела с ног до головы. Хмурый Угрим уставился на жену тяжелым недовольным взглядом. Как рогатиной припер.

Сердце Тимофея вдруг заныло. Всегда ныло, подлое, при виде красавицы княгинюшки. Хоть и нельзя так, хоть и не должно. Не свободная девка ведь. И ему не ровня. Разумом-то Тимофей все понимал прекрасно, а кровь все равно бурлила, как у отрока безусого. Сколько раз уж пенял себе: на чужой кусок не разевай роток. Сколько раз слово сам себе давал: совладать с недозволительными чувствами. И не мог. Впрочем, не он один.

Имелось у Тимофея стойкое подозрение, что по княгине втайне сохнут многие дружинники. Вон хоть бы тот же Ермолай… Ишь, как глазки-то заблестели! А на круглом рябом лице расползается улыбка — глупее некуда. Невесть в какие тенета ловила иноземная краса гречанки суровые сердца ищерских воинов, невесть каким магнитом тянула к себе мужские помыслы. Ох, не зря, наверное, говорят люди, что у волхва и жена — ворожея.

Княгиня приветливо улыбнулась Тимофею. Озорной огонек понимания блеснул в карих глазах под изгибом черных бровей. Арина словно прочла сокровенные мысли княжеского сотника:

— Здравствуй, Тимофей! Вернулся уже? Я и не заметила как. А ведь почитай целыми днями сижу в тереме у окошка. Из-под земли тебя князь вывел, что ли?

Княгиня бросила быстрый взгляд в темноту за спиной Тимофея.

Тимофей чувствовал себя почти счастливым. Примечен, значит, темными очами, помнит о нем Арина. Впрочем, и прежде он частенько ловил на себе благосклонные взгляды княгини. Хотя чего уж там… Следует признать — не только на себе. Гречанка была любезна и в меру ласкова со всеми. Может, потому и любили никейскую царевну в ищерском Острожце?

Тимофей, залюбовавшись чужой женой, в очередной раз изумился: надо же, такая красавица — и замужем за таким… Он мельком покосился на князя-горбуна.

— Быстро же ты обернулся, — без умолку щебетала Арина. — Ну и как посольство прошло? Все ли хорошо сладилось? А каков он, латинянский император? А тяжко ли с татарами-сыроядцами жить? А правду ли говорят, что…

Тимофей не вникал в слова. Он просто слушал, не слыша. Речь княгини звенела серебряными бубенчиками, лилась прозрачным ручейком… Тимофей ничуть не противился бы, если б это продолжалось подольше.

Угрим был против.

— В чем дело, Арина? — холодно спросил князь-волхв. — Зачем ты здесь?

Княгиня пожала плечиком. Скорчила потешную жалобную рожицу:

— Пытаюсь хоть чем-то себя занять, Угримушка. Чужие секреты — это ведь лучшее средство от скуки. Особенно мужние секреты. Особенно если супруг любезный вдруг уходит невесть куда и зачем, да еще и стражу за собой ставит.

— Тебе здесь делать нечего, — сухо промолвил князь. — Ступай в терем, Арина. И впредь в подвалы не спускайся.

— Но, Угримушка, милый… — капризно надула губки Арина.

— Я сказал — ступай!

— Всегда так, — будто бы жалуясь или прося заступы, вновь подняла княгиня глаза на Тимофея. Насмешливые, впрочем, не просящие.

— Ар-р-рина! — раскатисто рыкнул князь, взбешенный уже не на шутку.

— Ну и ладно!

С обиженным видом княгиня скрылась за дверью.

Угрим вздохнул. Тимофей тоже перевел дух. По лицу Ермолая все еще блуждала растерянно-глуповатая улыбка.

— Чего встал столбом?! — обрушился на него князь. — Пшел вон, ротозей! И чтоб больше с поста ни ногой! Еще раз впустишь сюда кого — высечь велю! Нет, голову с плеч сниму! Понял меня?!

Блажная улыбочка вмиг сошла с рябого лица. Ермолай поспешил к выходу. Еще бы! Ищерский князь-волхв слов на ветер не бросал. Если пригрозил голову снять — сделает.

Выскочивший из подвала дружинник притворил за собой дверь поплотнее. Угрим бросил на Тимофея хмурый взгляд.

— И ты тоже хорош! Пялишься на княгиню — только что слюни не пускаешь.

Тимофей опустил глаза, чувствуя, как пылают щеки. Ну, точно будто у юнца. Давненько с ним не случалось такого.

— Ох, Тимофей-Тимофей! — проворчал Угрим. — Уж кому-кому, а тебе-то не следовало бы заглядываться на Арину.

— Княже! — вскинулся Тимофей. — Да как можно! Я ж вовсе не…

Угрим отмахнулся от него, будто от назойливой мухи, кружащей над наваристыми щами.

— Мне-то не лги, коли себе привык. Тебя я вижу насквозь. И тебя, и прочих дружинников. Думаешь, зря я Арину от вас в тереме целыми днями прячу? Думаешь, нужно оно мне, чтоб верные гриди при виде княгини в болванов тупых превращались?

— Княже!..

Властный взмах княжеской руки прервал возражения. Которых, в общем-то, и не было по большому счету.

— Да, Тимофей, тебя и прочих я вижу хорошо, — в какой-то глухой отрешенности, но твердо и весомо повторил князь. — А вот Арину — нет. Неведомо мне, что у нее на уме. Эвон ведь какая штука!

Угрим говорил будто бы сам с собой. Тимофей выжидал, не смея встревать в странные княжеские рассуждения. Впрочем, рассуждения уже сменились наставлением. И притом весьма неожиданным.

— Опасайся Арины, Тимофей, — глянул на него Угрим таким взглядом, от которого вдруг сделалось не по себе. — Особенно бойся глаз ее ведьмаческих. Та ведь еще ворожея! Слыхал небось, что гречанка сведуща в заморской волшбе?