Генри Франкенштейн (Колин Клайв) женится на совершенно пресной Элизабет (Валери Хобсон). (Пресная Элизабет и есть настоящая невеста Франкенштейна; подозреваю, что, учитывая название фильма, она – одна из основных причин того, что в массовом сознании ученый и монстр в конечном счете перепутались.)

Доктор Преториус (Эрнест Тезигер) – куда более сумасшедший ученый, чем наш Генри, – врывается в жизнь Франкенштейна, как гость с бутылкой абсента – в квартиру завязавшего алкоголика. Ядовитый, сварливый, жеманный, он явился из мира, куда более опасного, чем мир Генри. Он резок и забавен, он забирает все внимание на себя; у него изумительный эпизод с гомункулами в бутылках – Влюбленные, Король, Священник. Это связано с его собственными попытками создать жизнь, а к текущему фильму никакого отношения не имеет – так я, по крайней мере, думаю всякий раз, как его смотрю. Он застревает в голове, будто сон – совершенно необъяснимый, чистый момент киномагии. Мне нравится воображать себе режиссера, Джеймса Уэйла, как эдакого Преториуса, с актерами вместо гомункулов, готовыми вожделеть, проповедовать, умирать – все, как он пожелает.

Сам Генри Франкенштейн – субъект лихорадочный и странным образом отсутствующий в несущем его имя фильме, как эмоционально, так и вообще. Алкоголизм (и вдобавок, возможно, туберкулез), которые скоро заберут Колина Клайва, уже гасят его жизненные силы. В любых чудовищах живости и жизненности больше, чем в Генри Франкенштейне; глядя на экран, я думаю, что уж они-то явно будут жить и дальше, после команды «снято».

Карлофф играет Монстра. Его лицо – неотъемлемая часть странного полотна фильма. После Карлоффа много кто играл Чудовище Франкенштейна, но все они были ненастоящие: то слишком скотские, то слишком комичные – эдакий придворный Герман Манстерс.[69] Карлофф совсем другой – чувствительный, безобразный, бывшее животное, которое теперь учится говорить, тосковать и любить. В таком Монстре почти нечего бояться.

Вместо этого мы его жалеем, сочувствуем ему, волнуемся о его судьбе.

(Эпизод со слепым отшельником у меня в голове решительно сливается с пародией на него в «Юном Франкенштейне». Глядя на слепца в «Невесте», я автоматически начинаю бояться, что он сейчас обольет Чудовище горячим супом или подожжет, и испытываю огромное облегчение, когда оба доживают до конца трапезы невредимыми. На самом деле отшельник, не способный увидеть монстра, оказывается единственным, кто в состоянии отнестись к нему без предубеждения.)

Джеймс Уэйл, поставивший фильм с элегантностью и даже щегольством, выстроил себе очень симпатичные катакомбы. В каждом идеально выверенном плане не меньше жуткой красоты, чем остроумия и поэзии – в сценарии Уильяма Хёрлбата.

Конечно, за Генри и Элизабет, хоть вместе, хоть по отдельности, никто и гроша ломаного не дал бы, и Уэйл, подозреваю, прекрасно об этом знал. Из трагического героя первого фильма во втором Генри Франкенштейн превращается в олуха, об которого вытирают ноги, в банального любовника из целой труппы неуклюжих клоунов. Это единственная причина, по которой фильм оставляет по себе такое провокативное и такое глубинно сюрреалистическое ощущение. Все в «Невесте Франкенштейна» служит лишь прелюдией к раскрытию Эльзы Ланчестер, к откровению истинной невесты, той, в честь которой на самом деле и назван фильм. Но вот она разоблачена: она шипит, визжит, она напугана, она бесподобна, и теперь, когда мы ее увидели, нам не нужно больше ничего. И когда Монстр Карлоффа понимает, что она его тоже боится, он падает из радостной надежды в самое черное отчаяние и идет тянуть ставший уже традиционным рычаг «Взорви-к-чертям-всю-лабораторию».

Но Эльза и Карлофф – это идеальная пара, слишком живая, слишком настоящая, чтобы погибнуть в финальном взрыве. И подобно тому, как Генри и Элизабет неуклонно меркнут в воображении, Монстр и его подруга остаются навеки жить в наших снах – кумирами странности, чужеродности и упорства.

(Это эссе первоначально вышло в сборнике «Синема-макабр» под редакцией Марка Морриса в 2005 г.)

«Зеркальная маска»: предисловие

Пока я это печатаю, где-то в Северном Лондоне Дэйв Маккин корпит над «Зеркальной маской». Вздыхает, хмурится и сидит над ней уже долгие часы – впрочем, как все последние полтора года – прописывает планы, решает проблемы. В «Зеркальной маске» Дэйв придумал, поставил и собрал каждый кадр. Готовый фильм должен выйти в конце этого месяца. Если у него на что и нет времени, так это на предисловия.

Так что вот вам история «Зеркальной маски» – рассказанная мной.

Стояло лето 2001 года. У меня зазвонил телефон. Лиза Хенсон интересовалась, как по-моему, Дэйв Маккин согласится поставить для них фэнтези-фильм – что-нибудь в духе «Лабиринта»? Правда, сказала она, «Лабиринт» обошелся «Джим Хенсон Компани» в сорок миллионов – и это двадцать лет назад, – а для нового фильма финансирование хотя и есть, но его не то чтобы много – четыре миллиона долларов. Это целая куча денег, если ты вдруг находишь чемодан, битком набитый наличными, где-нибудь в дупле дерева, но в мире фэнтези-кинематографа с такой суммой каши не сваришь. Лиза видела короткометражки Дэйва и они ей понравились. Как я думаю, ему это будет интересно? Я сказал, что понятия не имею.

На самом деле, сказала Лиза, она не может себе позволить заплатить мне за написание сценария. Может, я типа помогу какому-нибудь писателю придумать сюжет?..

Я сказал, что если Дэйв согласится ставить, я буду писать сценарий, и дело с концом.

А Дэйв возьми да и согласись.

У меня было где-то с пол-идеи, я набросал ее и отослал Дэйву. Девушку из бродячего театра крадет королева фей и утаскивает во что-то типа страны фей. Есть совершенно ненадежный проводник-помощник в духе Шекспировского Пака. Героиню заставляют стать (или, по крайней мере, притвориться) принцессой фей, пока настоящая принцесса вынуждена притворяться человеком.

Тут Дэйву приснился сон, и наутро он решил, что это может стать недурной основой для фильма: в реальном мире мать очень больна… ее дочь в мире масок должна разбудить спящую белую королеву… да, собственно, есть белая королева и черная королева… нарушенное равновесие… Он прислал мне электронное письмо с описанием сна, идеей для фильма и еще несколькими идеями насчет того, что он хотел бы в фильме передать.

Я задумался, нельзя ли объединить оба сюжета.

В феврале 2002 года «Джим Хенсон Компани» послала меня на две недели в Англию. Чтобы сэкономить и поскольку оба решили, что это просто превосходная идея, мы с Дэйвом остановились в семейном особняке Хенсонов в Хэмпстеде. Там ничего не меняли с тех пор, как умер Джим Хенсон, так что повсюду нас окружал его мир. В шкафу в гостиной мы обнаружили видеокассету с ранней редакцией «Лабиринта», больше трех часов длиной, где персонажей озвучивали сами кукловоды, а не актеры, и смотрели ее несколько вечеров подряд, чтобы как следует войти в настроение. У Дэйва была с собой куча альбомов по искусству – сюрреализм, скульптура и прочее: все, что, по его мнению, могло сыграть в нашей истории.