Фантасты и поклонники НФ с готовностью – и гораздо охотнее, чем представители большинства других областей, с которыми мне приходилось иметь дело, – помогают друг другу и поддерживают начинающих.

Когда мне было двадцать два – собственно, полжизни тому назад, – я пришел на мероприятие в лондонскую «Запретную планету». Брайан Олдисс подписывал там книжки. Получив свой автограф, я направился в ближайший паб, где моим соседом по стойке оказался черноволосый и смуглый, чем-то смахивающий на эльфа джентльмен по имени Колин Гринлэнд, который оказался настоящим докой в научной фантастике. Я упомянул, что сам написал несколько рассказов; он попросил показать, и я прислал ему свои опусы. Он предложил отправить их в один журнал, для которого сам когда-то что-то писал. Я обратился в журнал, и один из моих рассказов опубликовали (правда, мне пришлось сократить его, чтобы уложиться в формат).

Эта публикация стала самым важным событием всей моей двадцатидвухлетней жизни, да и в дальнейшем мне нечасто доводилось испытать такую радость и торжество. (А с Колином мы остались друзьями. Лет через десять он прислал мне, без ведома автора, рассказ одной писательницы, с которой он познакомился на своем мастер-классе. Писательницу звали Сюзанна Кларк… но это уже совсем другая история.) Уже шесть месяцев спустя я активно собирал материал для первой своей книги, имеющей прямое отношение к НФ-жанру. Это был сборник цитат, по большей части совершенно ужасных, из научной фантастики и фэнтези, который мы написали в соавторстве с Кимом Ньюманом. [Выступая с речью, я на этом месте отвлекся и вспомнил несколько цитат – в основном о гигантских крабах. И о космических крабах. Уж простите, но здесь я не могу этого повторить.]

…И как же меня поразила и обрадовала реакция фантастов и поклонников жанра! Они принялись наперебой советовать мне свои любимые или, наоборот, ненавистные книги. Помню, какое это было счастье – получить от Айзека Азимова открытку, где говорилось, что сам он не может отличить хорошее от плохого в своих произведениях и дает мне карт-бланш на использование любых цитат. Одним словом, тогда я многое понял, и этот урок пригодился мне на всю жизнь.

И вот что я понял: люди, пишущие научную фантастику, несмотря на все склоки и дрязги (возникающие, кстати, по совершенно необъяснимым причинам, как это всегда бывает с семейными склоками), все равно остаются одной семьей и по большому счету поддерживают и друг друга, и в особенности новичков, молодых и глупых.

Мы собрались здесь сегодня потому, что мы любим наше дело.

Премия «Небьюла» – это такой способ похвалить самих себя. Она важна потому, что мы сами объявили ее важной и ценим ее высоко. Это то, к чему мы можем стремиться. И это наш способ выразить благодарность – от имени жанра, от имени сообщества писателей – тем, кто делает работу высшего класса, кто вносит вклад в копилку научной фантастики, фэнтези и литературных гипотез.

«Небьюла» – это традиция, но не поэтому она так важна. Премия «Небьюла» важна потому, что благодаря ей люди, которые мечтают, воображают и строят гипотезы, могут гордиться достижениями нашего сообщества, нашей семьи. Они важны потому, что этот пластиковый кирпичик – знак восхищения теми дорогами в будущее, которые открываем мы, писатели, зарабатывающие себе на жизнь созиданием будущего.

С этой речью я выступил 30 апреля 2005 года в Чикаго, на церемонии в честь сороковой годовщины премии «Небьюла».

«Невеста Франкенштейна»

Фильмы по-разному расточают свои дары. Многие отдают все, чем богаты, с первого же просмотра, не оставляя ничего на второй. Другие при знакомстве неохотно расстаются с тем, что имеют, но лишь затем, чтобы явить всю свою магию в последующие разы, каждый из которых будет лучше прежнего. Очень немногие похожи на сны, и они собираются и пересобираются у вас в голове уже по пробуждении. Эти фильмы, я думаю, мы создаем сами, уже после просмотра, где-то среди теней, обитающих в затылочной части головы. «Невеста Франкенштейна» – как раз из таких фильмов-снов. Она живет в культуре сама по себе, уникальная, волшебная и странная: кособокий, неуклюжий сюжет, громоздкий и прекрасный, как сам монстр, с кульминацией всего в пару минут экранного времени, выжженных клеймом в подразумье мира.

У очень многих это любимый фильм ужасов. Проклятье, да это у меня любимый фильм ужасов! И все же…

Моей дочери, Мэдди, нравится идея «Невесты Франкенштейна». Мэдди десять. В прошлом году, очарованная статуэткой Эльзы Ланчестер в парике с волосами дыбом, стоящей у нас на подоконнике на половине длины лестницы, ровно напротив Граучо Маркса, она решила, что будет на Хеллоуин Невестой Монстра. Мне пришлось найти для нее фотографии Карлоффа и его будущей суженой и отправить по электронной почте. А несколько недель назад, оказавшись внезапно с Мэдди и ее подружкой, Галой Эйвери, на руках, я сварил им горячий шоколад, и мы вместе сели смотреть «Невесту Франкенштейна».

Им ужасно понравилось; они подскакивали и визжали во всех нужных местах. Когда с фильмом было покончено, реакция у них оказалась идентичной.

– И что, всё? – осведомилась одна.

– Странное оно какое-то, – безапелляционно подытожила вторая.

Обе остались настолько недовольны, насколько вообще может остаться недовольной аудитория фильма.

Я чувствовал себя смутно виноватым – им бы наверняка куда больше понравился «Дом… – или Призрак? – …Франкенштейна», тот, где Карлофф играет сумасшедшего ученого, а Джон Кэррадайн – Дракулу, не считая оборотня Лона Чейни-младшего. Это, в конце концов, ромп, кино с быстрым, динамичным сюжетом. Оно, может, и не слишком страшное, но ощущается как самый настоящий фильм ужасов, и в нем есть все, что нужно двум десятилеткам для полного довольства.

«Невеста Франкенштейна» – это вам никакой не ромп. Это сновидческая, прекрасная и бесформенная череда серебряно-нитратных теней… Когда она заканчивается, я спохватываюсь: а что же, собственно, успело произойти на экране? – и принимаюсь восстанавливать фильм у себя в голове. Я смотрел его уже не знаю сколько раз, с тех пор как был мальчишкой, и почти горд заявить, что и сейчас не сумел бы пересказать вам сюжет. Нет, сюжет я на самом деле рассказать могу – в том виде, как он развивается. Но стоит ему закончиться, и фильм начинает перекипать в моем мозгу, перестраиваясь на глазах, будто сон сразу по пробуждении, и объяснить все становится сразу куда сложнее.

Кино начинается с того, что Мэри Шелли (Эльза Ланчестер) – сплошь лукавые улыбки и исторические декольте – беседует с активно тупящими Байроном и Шелли, подводя зрителя к продолжению канонического сюжета о Франкенштейне. Потом мы перескакиваем в точку в нескольких секундах после первого фильма, собственно, «Франкенштейна», и история начинается заново. Монстр остался в живых, статус-кво восстановлен.