Офицер ответил:

— Почти угадали, в Москву, а затем дальше, — транзитный пассажир.

О том, что капитан может отказать в небольшой просьбе комсомольскому комитету училища, Вадим и мысли не допускал. Он распахнул планшетку.

— Простите, товарищ капитан, Красная площадь вам не по пути?

Увидя под целлофаном конверт, на котором крупный буквами было выведено — «Кремль», офицер догадался, чем закончится разговор.

— Буду и на Красной площади.

— У нас, — продолжал Вадим, — очень важное общественное дело…

Антон поспешил принять участие в беседе.

— Выручите, может, и мы вам пригодимся…

Торгашеский подход рассердил Вадима. Боясь, что Антон обидит моряка каким-нибудь новым несуразным предложением, он наступил ему на ногу. Антон поморщился, но стойко перенес боль. Это безмолвное предупреждение не ускользнуло от внимания офицера и позабавило его. Ремесленники ему нравились, и он искренне жалел, что до отхода поезда не успеет угостить их яблоками, расспросить, где худощавый паренек был трижды ранен. Раздался свисток, офицер взял конверт, поднялся к на площадку вагона. Вадим и Антон, обгоняя провожающих, бежали рядом с вагоном. Паровоз набирал скорость. Офицер в последний раз приветливо махнул фуражкой, затем, держась за поручни, высунулся и что-то громко крикнул. Слов уже нельзя было разобрать, но ребята поняли — он обещал выполнить просьбу.

34

Максим Ильич сидел у окна, перед ним на толстом картоне лежало холщовое тряпье, раскрытая масленка и вычищенные части замка. Три раза в месяц он чистил винтовку — подарок наркома за участие в штурме Перекопа. В ремесленном училище никто не поверил, если бы сказали, что Максим Ильич снайпер, что было время — не в полку, а в армии не находилось стрелка искуснее.

На инспекторских стрельбах сам командующий любовался меткостью огня сибирского паренька.

С той поры минуло четверть века. Постарел Максим Ильич, под глазами появились пучки тонких морщинок, в руках исчезла прежняя уверенность. Из ста возможных выбивал не больше шестидесяти очков.

Увидя в дверях директора, Максим Ильич положил винтовку на пол, поднялся навстречу. На этот раз, к его удивлению, Николай Федорович не спрашивал, завезен ли песок, куплены ли метлы, получена ли сталь? Он интересовался делами, не имеющими никакого касательства к хозяйству:

— К сезону готовишься? А где ружьецо? Или с винтовкой пойдешь на уток?

— Давно не хаживал на залив, — Максим Ильич провел рукой по самой макушке головы — это была его любимая манера показывать, как он сильно занят.

— Не хочешь ли в воскресенье тряхнуть стариной? — неожиданно сказал Николай Федорович.

Какой охотник весной откажется провести выходной день в камышах, в молодом ельнике?

Разговор об охоте, начатый днем, был продолжен вечером. Прежде чем подписать приказ о «трофеях», Николай Федорович решил посоветоваться. В проекте отмечалась инициатива комитета комсомола, а дальше кара: за самовольные отлучки и хранение взрывчатых веществ — отчисление из училища. Никто не возразил против суровости приказа.

Когда совещание педагогов и мастеров подходило к концу, Максим Ильич получил записку — Николай Федорович просил его задержаться. У директора и завхоза всегда найдутся дела по хозяйству. Вскоре все разошлись. Николай Федорович включив настольный бесшумный вентилятор, табачный дым густо погнало к открытой форточке. В комнате стало прохладнее и легче дышать.

— Как приказ?

— В самую точку.

Николай Федорович нахмурился.

— Мне кажется, приказ пройдет рикошетом.

Максим Ильич не сразу нашелся, что и ответить на мрачные предположения:

— Не понимаю, почему ты сам настроен против приказа?

— Я не против приказа. Для взрослого человека приказ — закон, а нашим ученикам еще только пятнадцать лет, и мысли у них свои, ребячьи. Увлечению трофеями требуется найти интересную замену. Такое решение и партбюро приняло. Вот и есть у меня одна думка. Дадим ученикам настоящие ружья, настоящие боеприпасы! Пожалуй, интереснее им бить белку, зайца, утку, чем блуждать по землянкам и минным полям.

Много лет Максим Ильич и Николай Федорович знали друг друга. В гражданскую воину они служили в одном полку, вместе учительствовали в начальной школе, потом на несколько лет дороги их разошлись. Николай Федорович ушел в Политехнический институт, Максим Ильич — в педагогический вуз. Встретились они снова незадолго до Великой Отечественной войны. Николай Федорович как был, так и остался беспокойным человеком. Сутки для него всегда казались маленькими.

Ему было непонятно чувство скуки, он жил, как живут настоящие коммунисты, заглядывая далеко вперед.

Вернувшись в училище после ранения, Николай Федорович предложил Максиму Ильичу — преподавателю математики — взять в свои руки хозяйство училища. Через неделю немцы ворвались в Стрельну; незаметно наступила первая военная зима. Блокада выводила из строя водопровод, канализацию, отопительную систему. И тут новый завхоз понял, как осенью разумно решил директор. И Максим Ильич, добродушный математик, смущающийся не меньше ученика за поставленную двойку, глядя на директора, стал суровым солдатом. От его стараний зависела жизнь училища, жизнь подростков…

В конце беседы говорил уже Максим Ильич, в нем пробудилась страсть охотника. На стуле лежал исписанный лист бумаги, где между кругами и заштрихованными треугольниками и квадратами, изображающими озера, болота, леса, чередовались названия охотничьих хозяйств.

35

Незадолго до отбоя почтальон принес запечатанную телеграмму. На конверте стоял штамп: «Правительственная. Вручить немедленно». Дежурным по училищу был Иван Лосев. Спрятав конверт под гимнастерку, он потуже затянул поясной ремень.

Ученики не знали — радостные или неприятные вести принесла телеграмма. Антон напрасно осаждал Ивана. Правительственную телеграмму нельзя вскрывать, но любопытство захватило и дежурного. По совету Антона он поднес конверт к настольной лампе, но темные листы, проложенные с двух сторон, оберегали текст важной телеграммы…

Телеграмма в конверте волновала подростков. Николай Федорович приехал рано, взял конверт и ушел в свой кабинет. Он не был на утреннем построении. Перед завтраком слесари увидели директора у главного входа, Максим Ильич держал раскрытую папку. Директор, подписывая бумаги, хмуро поглядывал на шофера, лежавшего под машиной. Только выехал из гаража — отказал ручной тормоз. На улице дождь, диабазовая мостовая — каток, долго ли до беды.

Антон уговорил Вадима сходить к Николаю Федоровичу. Может, телеграмма — ответ на письмо комитета комсомола. Вадим не застал директора, увидел лишь, как расстилался дымный ковер по мостовой, камуфлированная малолитражка свернула на объездную аллею.

Уезжая, Николай Федорович не сказал секретарю, где его можно разыскать. Но в училище неведомыми путями приходили вести точной дислокации директора. Утром он заезжал на Инженерную улицу, около полудня видели, что директорская машина стояла у Центрального архива. Шофер пристроился к