— В понедельник? — опять удивилась Анастасия.

— Не беспокойся, за деньги все возможно.

— Да ты просто Рокфеллер! У тебя так много денег?

— Не Рокфеллер, но на необходимые вещи хватает.

— Да. Чтобы удочерить Агату, штамп необходим.

— Даже не будь этой необходимости, я бы все равно настоял на штампе.

— Зачем?

— Не зачем, а почему?

— Почему?

— Потому что я тебя люблю и хочу, чтобы никто никогда не посмел в этом усомниться. Я Синяя Борода! У! Мое! — и Стриганов, смеясь, сгреб Анастасию в охапку.

Воскресным вечером Ковард сидел в кресле у телевизора, невидящим взглядом следил за мелькающими картинками на экране и думал о невероятных сюрпризах, которые преподнесла ему судьба в эту последнюю неделю по-осеннему дождливого августа. Эти сюрпризы нельзя было назвать чересчур приятными, хотя предложение Брыкзы о свободной работе над темой, которая действительно вызывала в сознании Аркадия Францевича «творческий зуд», в иное время можно было бы отнести к редкой удаче. Однако Ковард не находил в своей душе и толики радости по этому случаю.

«В чем дело? — спрашивал он себя и по привычке прислушивался, ожидая ответа Злобного Я, но внутренняя тишина заставляла его самостоятельно продолжать собственную мысль. — Неужели меня перестала увлекать эта научная идея, которой я бредил такое долгое время? Возможно, перестала. Но почему? Это ведь не пустая прихоть, а жизненно важное исследование, которое спасет многие тысячи жизней. Взять хотя бы невесту Стриганова. Но почему это меня уже не так волнует, как прежде? Я могу спокойно работать и завтра уже проанализирую первый эксперимент. Еще недавно мысль об этом меня бы взволновала так, что я мог сойти с ума от счастья. А сейчас нет. Я совершенно спокоен. Почему? Эх, Злобный Я наверняка ответил бы на этот вопрос. Но увы. А может, не «увы», а к счастью, Злобного Я больше нет. Да, конечно, к счастью! Я теперь сам могу принимать решения, без чьей-то лукавой подсказки могу отвечать на свои вопросы. Хм… Злобный Я всегда отвечал на мои вопросы. И вот впервые в жизни у меня нет ответа на собственный вопрос. Да, на этот вопрос я не могу ответить. Я не знаю ответа. Хотя если откровенно, то у меня появилось какое-то необычное чувство. Мне кажется, что я все же знаю ответ, только не могу его сформулировать словами. Видимо, это то, что называют интуицией. Интуиция заменила Злобного Я? Как интересно! А что такое интуиция? Интуиция — это мудрость души. О! Точнее формулировки не найти! Мудрость души! А чем был для меня Злобный Я? — Ковард на секунду задумался и дал себе ответ: — Злобный Я — это болтливость моего ума. То есть, исходя из этого, исчезновение Злобного Я говорит о том, что я стал более мудрым. Так? Так».

Ковард по-прежнему вел мысленные диалоги. Однако эти диалоги качественно изменились: в них было больше внутренней свободы и, как казалось Коварду, больше логики.

«Да, я стал другим, — говорил себе Аркадий Францевич. — Я стал целостным, а значит, я не только обрел внутреннюю свободу, но и расширил свои духовные горизонты. Хм… Возможно, расширил. Ведь та часть сознания, которую занимал Злобный Я, теперь свободна. А значит, я могу думать шире. Так? Или нет? Не знаю. Злобный Я был моим внутренним голосом. И определенно он мне мешал. Чем же все-таки мне мешал мой внутренний голос? А мешал он мне тем, что постоянно втягивал меня в какие-то глупые споры, заставлял сомневаться, изменять уже намеченные планы, метаться из угла в угол. Он мне не позволял быть самим собой! Вот! Вот это истина! И я ее наконец осознал».

— Кадик! Чай будем пить? — раздался из кухни голос Эльвиры Павловны.

— Нет, — крикнул в ответ Аркадий Францевич.

— Почему? Чем ты там занят?

— Я смотрю телевизор.

Эльвира Павловна вышла из кухни.

— И что там? Что-то интересное?

— Да ерунда, — ответил Аркадий Францевич, — региональные новости. Как всегда, бред.

Эльвира устремила взгляд в телевизор и пыталась вникнуть в суть передачи.

— Почему бред? Репортаж о детях-сиротах. Это не бред. Это ужасно. Как много несчастных детей, — она покачала головой, — с ума сойти. А какие все хорошенькие.

На экране появилось лицо миловидной девушки, бравшей интервью у работников детдома.

— А вот Рома Иванчук, на судьбу которого выпали нелегкие испытания, попал в Детский дом № 6 несколько дней назад, — бодрым голосом сообщила журналистка.

— Рома, расскажи о себе.

— А что рассказывать? Не знаю.

— Расскажи, кто твои родители, где ты жил все это время, как попал в детдом?

— У меня нет родителей. Нет, точнее, у меня есть папка. Он летчик. И я буду летчиком.

— Ты мечтаешь поступить в летное училище?

— Да. В летное или суворовское.

— Замечательно! Значит, ты хочешь быть военным?

— Да. Ну, если не военным, то следователем. Главное, чтобы у меня было оружие.

— Оружие? Зачем оно тебе?

— С оружием легче жить. Никто тебя обижать не станет. Да и вообще, оружие — это сила.

— Ты хочешь стать сильным?

— Я и так сильный. А еще я хочу быть умным. Учиться хочу.

Кадр сменился, и улыбающаяся журналистка, подводя итог своему репортажу, с пафосом провозгласила:

— Дети-сироты — это забота не только государства, но и всякого добропорядочного гражданина нашей большой страны.

— М-да, — улыбнулся Ковард, — смешной мальчуган. В таком возрасте все хотят быть героями, робин гудами. А вот учиться хотят немногие.

— Да, — вздохнула Эльвира Павловна, — славный мальчуган. Симпатичный. Ему лет одиннадцать. Да?

— Похоже, — кивнул Аркадий Францевич, — где-то так.

— И нашему сыну могло быть столько же.

Аркадий Францевич удивленно поднял глаза.

— Нашему сыну? Какому нашему сыну? О чем ты говоришь?!

— Да, Кадик. У нас мог быть сын. Или дочка. Лет одиннадцать назад я была беременна.

— Ты была беременна! И я об этом ничего не знал?!

Эльвира Павловна опустила голову:

— Да. Ты был занят своей работой. А меня только назначили главным бухгалтером. Мне казалось, что карьера важнее детей, казалось, что еще не время, потом как-нибудь. А потом уже ничего не было…

Ковард вскочил с места:

— Как? Как ты могла?!

— Кадик! Ты же всегда получал копейки! А ребенку столько всего нужно! Я… я…

Эльвира Павловна заплакала.

Ковард не мог прийти в себя. Он покачал головой и с горечью спросил:

— Ну почему ты мне не сказала?