Он боялся, что, кроме этого, ничего и нет. И не просто боялся. Сидя в этом дурацком кресле, глядя на желтые ромбики окон в темной воде, он это знал. После смерти ты не попадаешь в лучший мир: лучший мир — этот, потому что ты еще не умер. Небеса не в облаках. Они — воздух у тебя в легких.

Он обвел глазами комнату, с ее высоким потолком, с люстрой над исполинской кроватью, со шторами толщиной не меньше его ляжки. Ему захотелось сбросить собственную кожу.

— Прости, — шепнул он отцу, хотя и знал: тот его не услышит. — Я не думал, что будет… — он снова оглядел комнату, — вот так.

Он затушил папиросу и вышел.

Тампа за пределами Айбора предназначалась исключительно для англосаксов. Дион показал ему несколько заведений близ Двадцать четвертой улицы, с помощью деревянных табличек предупреждающих о своих порядках на сей счет. Бакалейная лавка на Девятнадцатой авеню заявляла: «Собакам и латиноамериканцам вход запрещен», а у аптеки на Колумбус-авеню имелась табличка «Латиносам вход воспрещается» на левой створке дверей и «Итальяшкам вход воспрещается» — на правой.

Джо покосился на Диона:

— И тебя это как, устраивает?

— Понятно, нет. А что поделаешь?

Джо сделал щедрый глоток из фляжки Диона и вернул ее обратно.

— Сдается мне, тут где-то валяются камни, — заметил он.

Начался дождь, но прохладнее не стало. Дождь тут больше походил на пот. Близилась полночь, и, казалось, стало даже жарче: влажность мокрой шерстью облепляла тела. Джо перебрался на водительское сиденье и держал мотор на холостом ходу, а Дион в это время разбил оба стекла аптекаря. Затем он вскочил в машину, и они поехали обратно в Айбор. Дион объяснил, что итальянцы живут между Пятнадцатой и Двадцать третьей улицами. Латиносы с кожей посветлее обитают между Десятой и Пятнадцатой, латиносы-негры — ниже Десятой и к западу от Двенадцатой авеню, где располагаются почти все сигарные фабрики.

Там они и отыскали кабак — в конце плохонькой дороги, проходящей мимо сигарной фабрики Вахо и исчезающей под мангрово-кипарисовыми кронами. Это была просто хижина на сваях, глядящая на болото. Вдоль его берегов натянули сетку, закрепив ее на деревьях, и эта сетка закрывала и лачугу, и дешевые деревянные столики рядом с ней, и терраску на ее задах.

Здесь играли музыку. Джо никогда не слышал ничего подобного: что-то вроде кубинской румбы, но с обилием духовых, к тому же более раскованная и рискованная. Движения танцующих напоминали скорее совокупление, чем танец. Почти все тут были цветные, немного американских негров, значительно больше — кубинских. Люди с коричневой кожей не обладали индейскими чертами высокородных кубинцев или испанцев: лица у них были круглее, волосы жестче. Половина из них знала Диона. Пожилая барменша, не дожидаясь заказа, выдала ему бутыль рома и два стакана.

— Ты кто, новый босс? — спросила она у Джо.

— Похоже что так, — ответил он. — Я Джо. А вы?

— Филлис. — Она сунула ему сухую руку. — Это мое заведение.

— Тут мило. Как называется?

— «Заведение Филлис».

— Ну конечно.

— Что ты о нем думаешь? — спросил Дион у Филлис.

— Чересчур хорошенький, — ответила она и посмотрела на Джо. — Кто-нибудь должен тебя встряхнуть.

— Мы этим займемся.

— Уж не сомневаюсь, — изрекла она и ушла обслуживать другого посетителя.

Они вынесли бутылку на заднюю террасу, поставили ее на маленький столик и расположились в двух креслах-качалках. Сквозь сетку они смотрели на болото. Дождь прекратился, вернулись стрекозы. Джо услышал, как в кустах ворочается что-то тяжелое. И что-то столь же тяжелое возилось под полом.

— Рептилии, — сообщил Дион.

Джо поднял ступни над полом:

— Что?

— Аллигаторы, — объяснил Дион.

— Ты меня за нос водишь.

— Нет, — возразил Дион. — А они вот могут. Или ногу отхватить.

Джо поднял ноги повыше:

— Какого хрена мы забрались в кабак с крокодилами?

Дион пожал плечами:

— От них тут никуда не денешься. Они всюду. Подойди к любой воде — там их десяток, так и вылупились на тебя. — Он покрутил пальцами и выпучил глаза. — Ждут, пока тупые янки не решат окунуться.

Джо услышал, как тот, что был под ним, уполз обратно в мангровые заросли и стал ломиться сквозь них. Он даже не знал, что сказать.

Дион хмыкнул:

— Просто не лезь в воду.

— И не подходи к ней близко, — добавил Джо.

— Точно.

Они сидели на террасе и пили. Последние тучи рассеялись. Снова показалась луна, и Джо увидел Диона так ясно, будто они находились в комнате при свете люстры. Он заметил пристальный взгляд старого друга и сам уставился на него. Довольно долго они молчали, но Джо все равно ощущал, что между ними происходит длинный безмолвный разговор. И с облегчением чувствовал: наконец они смогли поговорить об этом, пускай и без слов. Он знал, что и Дион испытывает то же самое.

Дион отхлебнул скверного рома, вытер губы тыльной стороной кисти. И спросил:

— С чего ты решил, что это я?

— Я же знал, что это не я, — ответил Джо.

— Может, это мой брат.

— Пусть он покоится с миром, — произнес Джо, — но у твоего брата не хватало ума даже на то, чтобы перейти улицу на перекрестке.

Дион кивнул и какое-то время смотрел вниз, на свои сапоги.

— Это была бы милость Божья, — произнес он наконец.

— Ты о чем?

— О смерти. — Дион глянул на него. — Из-за меня убили моего брата, Джо. Знаешь, каково с этим жить?

— Догадываюсь.

— Откуда тебе знать?

— Уж поверь, — ответил Джо. — Я знаю.

— Он был старше меня на два года, — продолжал Дион, — но старшим все равно был я, понимаешь? Я должен был опекать его. Помнишь, когда мы еще начинали шататься по улицам, обрабатывали газетные ларьки, у нас с Паоло был третий брат, маленький, его еще звали Зеппи?

Джо кивнул. Вот ведь штука, он не думал об этом парне много лет.

— Свалился от полиомиелита.

Дион тоже кивнул:

— Умер, когда ему было восемь. Мать моя с тех пор так и не оправилась. Я тогда говорил Паоло, что мы, мол, ничего не могли сделать, чтобы спасти Зеппи, что все в руках Божьих, Божий промысел и все такое. Но вот мы с ним… — Он сцепил большие пальцы и поднес сжатые кулаки к губам. — Мы с ним должны друг друга защищать. Так я ему сказал.

Позади них в лачуге гулко топотали ноги, и так же гулко бухал контрабас. Перед ними москиты поднялись с болота, словно пылинки, и стали кружиться в лунном свете.