Была теплая летняя ночь. Андриевский, раздетый до трусов, сидел на корточках на табуретке перед похищенным компьютером. Крышка компьютера была снята и валялась на полу. Вадик сосредоточенно изучал содержимое железного гада. Всё было как в обычной «двойке» — древняя материнская плата с соответствующим же процессором на ней, математический сопроцессор, куча разных, давно устаревших контроллеров, вот только память нарощена не по росту: гигабайты при тихоходной-то шестнадцатиразрядной шине — нонсенс; и был тот самый блок. Он живописно выделялся среди аккуратных азиатских штучек мощью грубо склеенного стеклопластика, сквозь который угадывались контуры стеклистых емкостей, оплетенных тонкими золотистыми проводками. «Вот ты какой, органопроцессор эдакий».

Компьютер вел себя странно. Динамик кромсал тишину комнаты монотонным воем, а по дисплею бежали роковые слова: «Я признаю руку одного лишь Тимофея Горкина, непревзойденного мастера. Не трожь меня, мерзавец!»

Андриевский страдал. Хакер он был многоопытный, но тут… «Поиздевался, значит. Пещерная «двойка», отягощенная нелепым органонедоноском: гибрид гадюки и ежа. Падла», — последнее адресовалось то ли компьютеру, то ли его владельцу. То ли обоим сразу.

Вадюша пребывал в злом предвкушении неминуемого утреннего звонка шефа. Вадюше хотелось выть. Пары канифоли и вонь перегретого припоя лишь усугубляли безжалостность ситуации. Ко всему следует добавить, что компьютер вот уже минут десять как стоял выключенный из сети, но продолжал действовать, сигнализировать, оповещать. Работал через сеть лишь дисплей, а вот сам обесточенный компьютер… Андриевский еще раз потыкал щупиками осциллографа в контакты на материнской плате — так и есть, процессор натурально обесточен; естественно, ведь питание не поступает. Откуда же идет на дисплей сигнал? Вот с этого так называемого органопроцессора, горкинского органоублюдка? При том что и он от питания отключен. А кстати, как он запитывается? Никак? Да нет, вот идет соединение с материнкой. Паскудство какое-то. Андриевский тупо уставился на это соединение — жилку телефонного провода, заскучал…

Поднялся, выключил стенд и поковылял на кухню за пивом. Холодное пиво, холодная вода из крана на голову — всё тщетно. Голова — вата, в сон тянет — не продохнуть, муторно — хуже некуда. За окнами светает. «Щас шеф звонком нагрянет, у этой паскуды заведено — в пять утра поднимать. Когда ж он спит, гад?»

Ровно в пять утра у Андриевского задрожали губы — грянул звонок. «Надо было телефон отключить», — запоздало огрызнулся Вадюша.

— Вова?

— Я.

— Уже проснулся?

— Уже.

— Ну как?

— У меня.

— И как?

— Плохо.

— Что ты говоришь, Вова? Что-то мне твой голос не нравится. Не выспался?

— Эта штуковина горкинская — в нем. Но это мрак. Не пойму, что за сопряжение, BIOS вроде вполне, допотопный, да только что-то не того…

— Ты мне это брось. Ты что, не понял, во что влез? Человек ждет. Серьезный человек, понял, Вова?

— Я это уже слышал.

— Слышал, да не понял. А я тебе еще раз: серьезный — это значит серьезный. Понял?

— Да понял, — Андриевский скривился.

— Ладно. На конференции договорим. Не забыл? Сегодня секретников разделываем. А то совсем они… Кстати, к докладу готов? Годен?

— Угу. Завсегда годен.

— Тогда отбой.

Из трубки поплыло: «ту-ту-ту-ту…» «Ну, вот и поговорили». Андриевский встал, потянулся, плюнул на паркет и уныло поплелся в спальню одеваться. Куда уж тут спать.

В конференц-зале было не продохнуть, не протолкнуться и яблоку не упасть. Согнали всех, даже похмельных механиков и вечнопьяных стеклодувов. Конференция была посвящена отчетам по лабораториям и отделам на предмет выявления той самой поганой овцы, с которой шерсти клок и голову с плеч вон. Хотя на самом деле всё было не совсем так, но об этом не сразу.

А пока что на трибуне присутствовал очередной докладчик из разогревающих аудиторию. Его никто не слушал — среди начальства и приравненных к оному лиц шел обмен соображениями, пристрелка мнений на местах; среди же прочих смертных ползли странные слухи.

— А вы слыхали, Геннадий Афанасьевич, что приключилось с Федунькиным на кандидатском экзамене? Вообразите, такую ахинею нес, ругался нецензурно.

— Неужто?

— Именно, нецензурно. Ученого секретаря выб… м обозначил. А Семиглазого — главным говнопроходцем! На что намек, понимаете?

— Еще бы, дорогуша. А вы знаете, что сам Федунькин поведал? Нет? Так вот, грит, — я ровно в тумане оказался, уши как ватой, стол экзаменационный как шоссе, и издалека по нему, грит, какой-то черт лохматый приближается. Ну, грит, хиппи — не хиппи, а натурально в джинсах, и, грит, ты, Федунькин мне сейчас же поведай, на чем основан принцип сублимации химических элементов. Ну я, то бишь Федунькин, грит, рот раззявил и понял — не знаю. И что такое элемент химический ума не приложу. Больше, ясно вижу — чушь всё это, все эти элементы, вся эта химия, да и вообще вся наука. А он, грит, подсказывает — а ты, грит, гри о чем хочешь, о чем накипело. Ну я, грит, и начал — помню, что так красиво докладывал, так связно, грит, непротиворечиво, красиво, елы-палы, грит, а о чем — хоть удави, грит, не помню. На том и стоит. Вот так-то, Алексей Пафнутьич.

— Мило…

— … это что, Федор, я тебе точно говорю — замок у меня ночью кто-то поменял. И ведь не замок, а черт знает что. Я утром мацаю-мацаю, как дурак битый час мацал. А Петя пришел, поколдовал, — не, говорит, это молекулярный замочек, он про такой в одном фантастическом рассказе вычитал. Так что, говорит, зови Фрузиллу — ему что молекулярный, что электронный — один хрен. Слышь, Федор, пол-литра тебе ставлю, как полагается, ну ты понимаешь. Путевку в Ессентуки выбью… Понимаешь, дверь ведь не высадишь — гермодверь у меня, сам знаешь, бронированная, на три пальца. Сам знаешь — сталь военная, ее военные и устанавливали.

— У вас, мудаков? Знаю, — с ленцой откликнулся опохмеленный уже Федор Зилыч Иванов, в просторечии — Фрузилла, местный бог файн-механики и электронно-токарных дел мастер.

Хороший был мужик, этот Фрузилла, могучий. Богата русская земля запойными гениями. А почему Фрузилла? Зилом нарекли батюшку его, в честь одноименного завода, флагмана пятилеток, который возводил дед. А когда, пребывая в известном настроении, механик гордо называл себя: «Я кто таков есть? — я Ф'Зилыч — ч», то «'» отдаленно напоминало раскатистое «р-р-р».

— … так вот, Игореша, я тебе точно говорю — сидят и чухаются.

— Врешь поди, Петрович, у них же там заперто. Уже третий день.

— То-то и оно. Не получается у них нашу зарплату налево пустить.

— Ясное дело, это у них «закупкой труб для ремонта теплотрассы и прочих сезонных работ» называется.

— Во-во. Так вот я и говорю — чухаются.