— Насрать. Будь мужиком, Зоныч, у тебя же дети, пора уж. В любом случае, если так нацелен, то есть еще полчаса — успеешь.

— Ну…

— То-то же, — дал отбой Данила и вернулся к чаю.

Итак, в отдельную лабораторию к Даниле пришел пить чай Никита Зонов. К чаю потребовал сливок — знал, что они наверняка имеются в холодильнике, — и пару пирожных-корзиночек.

— Сегодня в меню корзиночек нет. По дороге съел.

— Непорядок. Ты, наверное, хандришь. Я это еще по телефону установил.

— Есть немного. А что, так заметно?

— Я тебя умею сканировать по голосу.

— Ну-ну.

Чай пили молча, глубокомысленно разглядывая синеющий за окном лес. В конце концов, Голубцов не выдержал и предложил ударить по пивку. Никита Зонов с пониманием отнесся к поступившему предложению.

Данила распахнул гостеприимную дверцу криогенового холодильника. Из недр оного вынырнул могучий клуб инея, в глубине обозначились стройные ряды пивных бутылок да импортных банок.

Никита принял запотелую банку баварского и поинтересовался:

— Откуда у тебя доходы на импортное пиво?

— Хозтематика, — ухмыльнулся Данила, как будто это что-то поясняло.

Холодное пиво прочистило мозги. Пользуясь случаем, Никита не преминул изложить свою новую идею, причем ударился в японщину. По-никитиному выходило, что жены самураев не случайно подносили мужьям что-либо, опустив глаза. Этим они передавали искренность момента. Мы, люди, слишком жестко реагируем на внешние условности, вот в виде того же взгляда, что там он выражает, к примеру. А убери взгляд — и этим сразу все нюансы и домыслы в свой адрес уничтожишь. Впрочем, у этих японцев всё равно ничего не понять.

Данила Никитиной мысли не понял, ухватил лишь последнюю фразу. И спросил:

— А у русских разве понять? Вот тебе русские сказки…

— Погоди, Голубец, я же на конференцию опоздал! — вскочил Никита.

— Судьба, Ник, судьба, — дружески похлопал того по плечу Данила.

Никита опустился в кресло. Обычное дело: нужно и положено, но жуть как не хочется. Манкировать же боязно. И где-то на уровне потемок сознания вертится заезженное: «Ибо чревато… чревато… чревато… ибо…» Но ведь не хочется же. Потому, собственно, и ждешь, что возникнет некто из сказки, могучий, почти былинный, возьмет за руку, скажет непреднамеренно: «Не ходи, Зоныч, всё равно не пущу». Посопротивляешься ему чуток — глядишь, и на душе прояснело: долг исполнен. Можно смело дать себя как девицу-красавицу умыкнуть, увести в лес дремучий, за горы высокие, за тридевять земель в тридесятое царство, в хоромы к дракону-горынычу ухватистому, страшноликому молодцу-ухарю, что ни начальства не страшится, ни устав ему не писан — и ничего уж не боязно девице-красавице.

Данилу же понесло излагать свою версию русских народных сказок.

Вот Маша-растеряша, что мишку пирожками потчевала, да тем и спаслась, избегнув смерти неминучей, гибели лютой от лап косолапых. Но это ложь и несбыточность: какая там Маше погибель — мишки русские добры и мягкосердечны, и простаки несусветные — первому встречному дадут себя обмануть, на первый же пирожок покупаются и как дети тому радуются.

А вот еще Баба-яга, костяная нога, чудилище-страшилище, но не страшно — ей по ранжиру не вышло. И не зря сказочные герои ее ласково бабушкой величают. Эта бабушка всё больше хитростью да коварством берет. Завлечет, эдак, Ваньку-встаньку, то есть Ивасика-Телесика в пенаты свои, в избушку на курьих ножках. И казалось бы — всё: быть парню изжарену-испечену, под пряным соусом пряжену, с грибками масляными да кореньями сладкими стушену. Да как на грех отлучиться надобно старушке по нужде великой: сбор у них, у нечисти, конференция срочная. Делать нечего (и не пойти нельзя) — оставит Ваньку, то есть, конечно же, Ивасика — Телесика внучке своей, мол, учись, внученька, кулинарии. А Ивасик тот Телесик — тот еще Ивасик. Монстр… Жаль девочку…

Ха! А Кащей! Бессмертный! Какая неординарная личность! Ни в какой калевале такого не сыщешь — ихние злыдни сплошь шаблонны да предсказуемы. Придет ихний герой — конец чудищу; ради этого геройства геройного оно и измышлено. У нас же всё не так. У нас всё гораздо лучше. Герой — полный (ноги плюс голова) инвалид, еще с печи не слез; а Горыныч наш уже успел проявить себя. Уже вовсю лютует, народ стращает, и нет на него управы. То на сторону татар переметнется, то во главе лесной нечисти, всех этих бедолашных леших да кикимор, выступит — чтобы лесной люд потешить; а то и на службу к царю-батюшке поступит, но ненадолго. Предаст, взалкавши единоличного трона. Народу это всё безобразие очень понятно и сочувственно — ему тоже повоевать только повод дай. Народ наш добр и мягкосердечен; твердую руку любит, уважает мощную длань — всё как-никак разнообразие. Цари же наперебой принцесс ему, Кащеюшке, в невесты сватают. А он куда как переборчив — голова! Как-никак. Подавай ему Василису, да непременно чтоб Премудрую, и всё тут. Оно и понятно: в шахматишки будет с кем перекинуться, в городки сыграть, в лапту; опять же, салочки — выручалочки, хороводы русские поводить-попеть, через костер на Ивана Купалу попрыгать-посигать; ну а там и детушки пойдут.

И вот выступает на белом коне Илья Муромец, в недавнем прошлом Ивашка-дурачок наш великолепный. И битву с чудищем-кащеищем, узурпатором кровавым ведет основательно, по-богатырски: никакой резни вульгарной, а всё та же интеллектуальная схватка-двобой. Но интеллектуальная по-русски, в хорошем, исконно родном смысле этого слова. То есть вне всякой логики и здравого смысла. И чтоб без загадок-головоломок этих поганых! А мечом помахать да огнем попалить — это ж забавы молодецкой ради, кровушку по жилушкам погонять-разогнать, удаль свою небывалую выказать. Иначе народ не поймет. Да и перед врагом совестно — обидеться может драконушка. Конечно, победить должен Иван, но это ведь только официально так, на бумаге. А в душе-то народной всё куда шире да полнозвучней… И вот, после битвы роковой, схватки смертельной, побоища лютого — идут они, Илья да Кащей рука об руку в хоромы княжие — пир на весь мир, чтоб по усам текло, а оттуда в рот, и чтоб как следует погулять. Ибо назавтра снова дела ратные, подвиги небывалые. Работа у них такая.

Никита со страдальческим видом слушал всю эту чушь, поскольку плохо воспринимал юмор, а фантастический юмор Данилы тем более.

— А я путевку в «Солнечный камень» достал. В прошлом году там Кержневы отдыхали, очень хвалят. Мне тоже детей оздоравливать надо. А ты куда собираешься?

— Меня Тимофей в экспедицию зовет. Но я поеду в карелию, в золотой лес. Порыбачу; полтинник за лодку — и на озера, с палаткой. На вот еще пива, выпьем за науку. В печали я нынче. Как-то, знаешь ли, получается не так. Не туда корабль плывет.

А между тем было время, когда он и сам плыл не туда. И где-то там, за морским горизонтом смутно маячила нобелевка.

— Как это не туда?

Данила насвистал пару тактов из иеллоу сабмарин. Почесал в затылке: