Ливи вообще была совершенно не склонна плакать, особенно вот так, в трубку и навзрыд, и говорить при этом тонким, ломким голосом вместо своего обычно грозного альта. Я не уверена, что я вообще когда-то видела Ливи такой. Она, бывало, заигрывалась и говорила ужасно болезненные вещи, бывало — многословно, искренне извинялась, бывало — громогласно материлась, бывало — толкала тосты, каждый из них про секс, безо всякого повода. Но вот чтобы плакать? Это было совсем не про Ливи.

Смешно, но главной плаксой в нашей компании была я. Я, которая периодически с трагическим вздохом говорила, что разучилась плакать.

— Я принцесска, — неразборчиво плакала Ливи, пока я пыталась придумать, что с ней такой делать. — Принцесска!

— Почему это?..

— Потому что я ною!.. Ною из-за хернииии…

И она шумно высморкалась.

— Они позвонили ей! Они позвонили в Род, как нормальные люди, а эта сука всё талдычит, как мороженая рыба, что он-де отрёкся, что он не наш, что нам всё равно!.. И она же права, да? Вот как ей похеру, просто с главной башни нассать. Она даже не сказала мне об этом, даже не заикнулась. А мне не похеру, Кесса, не похеру!

— Я понимаю, — медленно сказала я, лихорадочно вспоминая все те разы, когда Ливи меня утешала, и признавая все опробованные ею способы неподходящими. — Давай ты сейчас сделаешь чаю? И умоешься. Хочешь, я приеду?

Ливи снова высморкалась и отказалась.

Когда Барт уехал, Ливи было одиннадцать лет: достаточно большая, чтобы колдовать понемногу, слышать родовую кровь и ездить на острова трижды в год — и вместе с тем достаточно маленькая, чтобы узнавать о происходящем разве что случайно.

Барт был так себе отцом. Колдовское искусство было ему во много раз интереснее, чем собственные дети: «мы и видели его пару раз в неделю, когда он выползал из подвала, как закопчённый таракан». Супруга, Йоцефи Бранги, чопорная унылая мадам, месяцами мочила кости на побережье. А дети — что дети: как-нибудь вырастут.

— Я слышала, что он балуется запретной магией. Но покажи пальцем, кто этого не делал? Да поток весь сделан из запретной магии! Она везде стучится, тук-тук, тук-тук. Надо быть глухим, слепым, трусливым лопухом, вроде моей малой, чтобы этого не слышать! А папа…

Барт не баловался, в этом вся беда.

Запретная магия запретной магии рознь. Можно, как Арден, хулиганить со словами и описывать что-то, для чего нет проверенных формул. А можно, как Барт, применять ментальные силы к людям вместо горгулий.

— Всерьёз никто не пострадал. Только про одного там говорили, что… но он и был неадекватный, честное слово! Папа никогда не стал бы…

Барт представил Роду свои наработки и даже провёл пышную, яркую демонстрацию: Ливи помнила это инфантильно, как праздник, с красивыми десертами и важными людьми.

Прошла она как-то не так. Барт сделался мрачен и злобен, гнал всех вон и требовал не вертеться под ногами. Тогда шли суды, но дома про них ничего не говорили.

Он не обещал вернуться. Он вообще не сказал ни слова, просто однажды утром приехала бабушка и забрала «сироточек» в главное поместье Бишиг. А Барт вроде как — «отрёкся», и с тех пор даже не написал ни строчки.

— Нам говорили, что он преступник. Что он больше никакой не Бишиг, что он теперь отдельно, что он не наш. Ну и пусть бы, и ладно! Но зачем они убили его? Зачем же, он же вовсе не…

— Они? Почему ты думаешь… и кто они?

Ливи рыдала, и от её слёз и её ломкого голоса у меня сжималось сердце. И всё равно — я не могла не спросить.

— А кто же ещё? И как? Он же был в камере, в столице, под охраной, да и сам он не фунт изюма, Кесса! Это бабка наняла ласок, чтобы… и они даже не забрали его! У нас есть фамильный склеп, мраморный, с горгульями и вечными цветами, мы носим туда огни каждую субботу. И папа должен быть там! В мраморной гробнице с золотом! С него должны были снять посмертную маску, повесить её в холле! Но малая сказала, они не будут его забирать. Его наверное закопали в мешке… в дырявом мешкеее…

— Ч-ч-ч, — неловко проворковала я. — Разве же он хотел бы в этот склеп? Мне кажется, он в гробу его видал, ой, то есть… он же отрёкся, верно? Зачем ему в эту вашу выставку трупов?

— Ты думаешь? — всхлипнула она.

— Да. Он же и хотел быть отдельно. И чтобы его вспоминать, тебе ведь не обязательно…

— Да не хочу я его вспоминать. Что он мне…

Спорить было сложно, и я молчала, слушая, как Ливи шумно пьёт свой чай, а Марек чем-то гремит на заднем фоне.

— Ты вообще… как? — робко спросила я, когда пауза совсем затянулась.

— Я нормально, — жалобно соврала Ливи. — Не, правда. Я нормально. Он же мне никто теперь, да? Давно уже никто. Малая так и сказала сразу, зачем нужны такие новости, если тринадцать лет не было никаких других?

— Возможно… Возможно, она в чём-то права. Но если тебе хочется плакать…

— Не хочется, — насупилась она. — И вообще, это всё вредно. Вдруг у меня в молоко выделится какой-нибудь там… витамин стресса?

— Гормон, и вряд ли, — автоматически поправила я. — Кортизол не проникает в грудное молоко, но может угнетать выработку окситоцина, и…

— О Тьма!.. Есть хоть одна тема, где тебе не надо изображать из себя специалистку?!

— Извини.

— Ты извини… знаешь, я позвоню в столицу и всё узнаю. Можно же это… его выкопать? Займу денег и сделаю ему его собственный склеп. Ну такой… очень маленький.

— Хочешь, я узнаю у Ардена, с кем связываться?

— Нет, — в голос Ливи вернулась её фирменная воинственность. — Сама справлюсь! Я всё время забываю, что я теперь опять Бишиг. Пусть только попробуют… я их всех… Марек!! Ты представляешь, он оторвал от химеры змею!

— Какую, левую или правую?

— Сейчас левую, — вздохнула Ливи. — Правую ещё на прошлой неделе. Я пойду отберу, пока он не нажрался ваты. Ты это, звони иногда. Чтобы мы хоть знали, что ты не едешь крышей, как Трис.

— Конечно. Всё ведь будет хорошо, да?

— Да, — уверенно сказала Ливи.

И положила трубку.

Несколько секунд я слушала писклявые гудки.

Было уже очень поздно: стрелки старых, громких часов, за надрывные звуки выселенные в прихожую, неуклонно стремились к полуночи. Всю эту неделю в квартире ложились рано. Мастер Дюме гасил свет в своей комнате и смотрел телевизор без звука, пока не начинал едва слышно похрапывать; тогда Арден заходил, укрывал его пледом, выключал телевизор и давал себе волю обращаться и закапываться в свой ком одеял в углу.

Сегодня из-за девочек всё пошло немного наперекосяк, и пока я звонила, мастер Дюме осматривал квартиру через сияющий красноватым светом монокль, а Арден, бурча, мыл ванну с белизной.