— Как будто дождь в жаркой дымовой трубе.

На палубах и мачтах повисли клочья тумана. Очертания размылись. Через несколько минут уже ничего не было видно дальше вытянутой руки. Корабль словно накрыли пуховым одеялом.

Они отошли достаточно далеко от скалистого побережья, почти на два часа пути. Значит, надо держать курс. Ветер по-прежнему тихо гнал их вперед.

Стояла необычайная тишина. Задушенные туманом, звуки искажались: то глохли, то раздавались с оглушительной силой. На носу кто-то кашлянул — казалось, грохот разнесся на многие мили. Кто-то уронил монетку — она звякнула будто бы прямо над ухом у Артии.

В тумане стали вырисовываться смутные фигуры. Казалось, движение самого корабля рождало эти кошмары: громадных змей, струившихся по невидимым мачтам, птиц с крыльями длиной в целый корабль.

Туман — как джунгли. Полон чудовищ. Или призраков. От смутных видений мороз подирал по коже.

Катберт стоял у плеча Артии.

«Последний из друзей, — подумала она. — Когда-нибудь он тоже уйдет. Вернется к своей Глэдис…»

Вдруг из пустоты вырвалось что-то зеленое и с пронзительным криком уселось на штурвал. За ним тотчас же опустился белый двойник.

— Привет, старуха! Как живешь, крошка?

Планкветт ласково потерся клювом о пальцы Артии. Моди прокричала:

— Пожар! Пожар!

— Да, дорогие попугаи. Судя по запаху — что-то горит.

Из белесой мглы выплыло чудовищное лицо, и корабельные фонари высветили его очертания. Артия, и попугаи, и Катберт, и все остальные в ужасе взирали на гигантские черты, медленно таявшие во тьме.

А за ними…

— Это еще что?

— Обман зрения, капитан.

— Нет!

Туман расступился. Медленно, как будто заторможенно — теперь всё вокруг двигалось еле-еле — из мутной пелены выступила огромная черная тень. Она неумолимо надвигалась, постепенно принимала знакомые очертания.

Вылепленный из тумана, перед ними предстал еще один корабль. Три стройных мачты, оперенные парусами, царапнули небо.

Длинный, с низкой посадкой, он плывет среди клубящегося марева, окутанный туманом, как вуалью. Черный корабль. Черные борта, черные паруса, а за ним тянется вязкая, душная паутина… Туман? Нет. Темнота. Корабль движется в облаке тьмы, тащит его за собой. На борту не горит ни одного огня.

Медленно, медленно, очень медленно идет диковинный корабль, легко разрезает воду, пересекая путь Артии.

Настоящий ли он? Или перед ними еще один призрак, порожденный туманом?

Настоящий.

С черной палубы до «Лилии» доносится голос Трудно понять, кому он принадлежит, то ли мужчине, то ли женщине. А может, это и вовсе эхо.

— Мы узнали вас, ангелийский корабль. Вы несете на борту тяжелый груз — души, блуждающие во мраке. Но все же он не настолько тяжел, чтобы заинтересовать меня.

— Кто вы такие, черт возьми? — на квартердек, хромая, выскочил Граг с костылем.

— Это она, — сказал Катберт. — Мэри.

— Кто-кто?

Корабль без огней подошел ближе, и его озарил свет фонарей «Лилии». И сквозь клубы тумана глаза всех, кто был на палубе, различили под бушпритом чужого судна высокую хрупкую фигурку. Черное струящееся платье скрывало даже кисти рук. На белом как мел лице зияли два пятна — должно быть, глаза…

И тут снова зазвучал суровый голос.

— Проходите же. Спешите навстречу своей судьбе. Я вам не судья. Пока вы не нарушите свой закон. А если нарушите — тогда я буду вас искать. А пока что я ищу других…

И тут в завесе тумана сгустилось седое облако. Как будто в глубинах океана произошло что-то чудовищное — то ли дьявол проснулся, то ли ожил подводный вулкан. Облако стало плотным, скрыло от глаз всё, что было вокруг. А черный корабль — может быть, он тоже растаял, обратился в дым?

Артия не видела даже штурвала в своих руках.

И тут на штурвале заговорила Моди. Актерским голосом, подражая Белладоре Веер. Птица, подобно черноволосой красавице, читала поэму мистера Коулхилла:

Уплыл корабль, и лишь волна

Шумела грозно вслед.[7]

— Ксенофобия. Нет, это уж слишком!

— Что-что?

— Я сказал…

— Он имеет в виду, сэр, — между двумя тощими джентльменами втиснулся толстяк, — ненависть ко всем иностранцам и страх перед ними. Хотя не знаю, для чего нужно употреблять такое нелепое слово.

— Стыдитесь, сэр! Это слово, к вашему сведению, упоминается в словаре великого Джонсона. «Ксено» происходит от гречанского…

— Я уверен, Джонсон сам выдумал половину этих слов. Возьмите хоть самое первое — «абака». Явно придуманное.

— Кроме того, нам положено ненавидеть франкоспанцев!

— К порядку! К порядку! — призвала их госпожа председательница, миссис Бесс Танцер. Когда-то она считалась неплохой актрисой и, к счастью, имела могучий голос.

Между рекой Темисом и извилистыми переулками Ист-Минстера, там, где словно громадный сидячий зверь, высится аббатство, расположилась резиденция правительства Свободной Ангелии, Палата Разговоров. Здесь тщательнейшим образом обсуждаются все вопросы, причем иногда в качестве аргументов в ход иду кочаны цветной капусты, гнилые помидоры и тухлые яйца.

Сегодня в Палате было особенно шумно, ибо темой заседания стал весьма серьезный предмет: война.

И в эту минуту мистер Клюквинс, джентльмен в пудреном парике и красном, как клюква, камзоле, выдвинул на обсуждение проект нового закона.

— Мне думается, каждый из присутствующих здесь согласится: Ангелия не может больше терпеть такое бесчестье. Даже враги Республики франкоспанцы смеются над нами, хотя и несут катастрофические потери от наших кораблей в Аталантике.

— Ве-ерно, ве-ерно, — закричали все здравомыслящие джентельмены. (Как ни печально, их возгласы больше всего напоминали блеяние овец: бе-е, бе-е.)

— Поэтому я выдвигаю на ваше рассмотрение законопроект, призванный положить конец всеобщей пиратомании и сопутствующему ей страху перед буканьерами, бушевавшему в стране всё лето. Вы, вероятно, помните, как на идиотском пиратском празднике в Доброделе и Довере сгорели дотла несколько кораблей. И многие из вас знают, с каким трудом приходится даже просто ходить по городу, где и мужчины, и женщины наряжаются пиратами. На ландонских улицах проходу не стало от попугаев, обезьян и дураков, ковыляющих на деревянной ноге — из-за этого, кстати, многие вынуждены передвигаться на инвалидных колясках, потому что они покалечились, слишком долго прыгая на одной ножке!