Для начала они устроят кровавую баню в тех городах, где стоят их корабли. А потом просто двинутся по суше, уничтожая все на своем пути. И так будет, пока Преотец не одумается.

Тавальен они не тронут, что вы!

В воды Тавальена и заходить нельзя – это смерть. И под катапульты Тавальена тоже идти дураков нет.

А вот все окружающее…

Хватит ли у Преотца войск, чтобы защитить свои владения? А если не хватит войск, то хватит ли в Тавальене денег, продуктов и прочего?

Маританцы не станут завоевывать Тавальен. Они просто блокируют его с суши, а с моря и того делать не надо.

На заявление Преотца, что все верующие люди, как один, поднимутся на защиту символа веры, маританцы даже расхохотаться не соизволили. Поднимутся?

Кто бы спорил!

Только с других континентов они далеко не уплывут, потому что в Море маританцам равных нет. А те, кто поближе…

Карсты, что ли, встанут на защиту Преотца?

Или Лаисы?

Это шутка такая?

Скорее уж означенные семьи посмотрят и подумают, чем можно разжиться на развалинах Тавальена, или договорятся с маританцами, чтобы не пропустить помощи к осажденным. Потомки Королевской стражи и старые герцоги скорее найдут общий язык, чем какие-то рясоносные болваны, что бы последние о себе ни возомнили.

Преотец внял и маританцев выпустил. Но с тех пор между Маритани и Тавальеном установился вооруженный нейтралитет. Они просто не трогали друг друга и старались обращать поменьше внимания. Особенно Преотец. Неприятно осознавать, что ты не всесилен и есть во вселенной место, которое тебе совершенно неподвластно.

Может быть, Эттан Даверт это изменит? О нем говорят как о властном и сильном человеке…

Амедей помечтал еще пару минут, а потом махнул рукой, подзывая служанку. Та подбежала с кувшином вина, услужливо наклонилась над столом, показывая щедрые прелести в глубоком вырезе.

Амедей взглянул замаслившимися глазами.

Соблазниться, что ли?

Почему бы нет? Он мужчина холостой, свободный… дети? А что – дети? Все равно он их никогда не любил! Ни их, ни жену… женился, чтобы отца порадовать, а сам в результате… вот Эдмон наверняка женился получше.

Амедей с гневом вспомнил парня, стоящего рядом с братом. Высокого, синеглазого, явно маританца… сына! Настоящее продолжение рода…

А то его детки! Слова им не скажи – тут же реветь начинают или смотрят тупыми глазами и ничего сделать не могут! Болваны!

Амедей сунул за корсаж несколько монет, девушка просияла и наклонилась еще ниже, чтобы за корсаж скользнул еще и ключик от комнаты. Амедею и в голову не пришло, что этот ключик она тут же передала симпатичному мужчине лет пятидесяти, который ждал на кухне. А в ладонь девушки перекочевали два золотых. Более чем справедливая цена за голову Амедея.

* * *

Амедей не спал, когда приоткрылась дверь. Но вместо горячего тела, которое должно было скользнуть к нему под одеяло, к горлу мужчины прижалось холодное лезвие кинжала.

– Издашь хоть звук – прирежу как свинью, – мягко произнес неизвестный.

Амедей оледенел.

Грабители?

Убийцы?

Маританцы?!

Последнее было самым страшным. Но даже спросить нельзя. Лезвие так сильно прижималось к горлу, что малейший звук – и Амедей порезом не отделался бы.

– Ну-ка открой ротик, – это уже другой голос.

В рот Амедею впихнули кляп, руки сноровисто скрутили за спиной, потом усадили на стул, спутали ноги и только потом зажгли свечу.

Хотя могли бы и не зажигать – «посетители» были в масках. Но Амедей все равно чуть успокоился. Глаза у одного из них были темно-карими, у второго – серыми, то есть они не маританцы. Это самое главное!

Он попытался что-нибудь мыкнуть через кляп, но более высокая фигура покачала перед его глазами лезвием кинжала.

– Пока – молчи. Не то… прирезать мы тебя всегда успеем.

Вторая фигура в это время профессионально обшаривала номер. И быстро обнаружила и дорожный сундучок Амедея, и тайник в нем, и зашитые в плащ бумаги, и драгоценности, спрятанные в камзоле, и даже тайничок, который Амедей устроил в углу, под половицей. Массимо не привыкать было к таким поискам.

Закончив, фигура покачала головой, мол, больше ничего нет.

Луис кивнул другу, потом поводил перед глазами Амедея кинжалом и тихо прошептал:

– Говоришь шепотом, и только когда я разрешу. Иначе сталью подавишься. Понял? Моргни…

Амедей послушно заморгал. Героем он отродясь не был, а уж в такой ситуации вообще оказался первый раз в жизни и думал сейчас лишь о спасении родной шкуры. Деньги – что? Наживное. А вот жизнь…

Кляп вытащили нарочито медленно и готовы были запихнуть его обратно в любой момент.

– Это все или мы что-то еще не нашли?

– Все, – всхлипнул Амедей.

Он не лгал. Ничуть не лгал…

Но на всякий случай пусть посидит в темнице Тавальена. Пока не спишутся с Эдмоном, не проверят все по описи…

Луис собирался ранним утром отправить голубя к Эрико. Благо у купца, который приютил брата, хорошая голубятня, а Эрико и раньше вел с ним дела. Для голубей было привычным летать между городами.

Так что мужчины сгрузили все вещи Амедея в несколько мешков, которые Массимо отнес в карету, потом Амедея подхватили под белы руки и препроводили туда же. Чтобы спустя час определить в одну из камер. Пусть посидит.

Либо пару дней, либо пару лет…

Луис не собирался освобождать Амедея. Пусть сидит, пока очередная проверка не приключится или пока заключенный кого-либо не заинтересует… хотя – кого?

Кому там важно, что кричит узник?

Невиновен?

А тут виновных и не сажают! Это ж понятно, через одного неправедно осужденные и обиженные. И – нет. Совесть Луиса не мучила. Даже на огонек не заглядывала ни разу. Он сейчас делал все возможное, чтобы спасти остатки своей семьи.

И если для этого надо кого-то ограбить, обидеть или посадить за решетку, колебаться не станет.

* * *

Наутро в Росталь улетел голубь.

Еще через шесть дней прилетел ответ. Эдмон проглядел список украденного, понял, что его не обманывают, ответил, что вроде как все на месте, и просил на всякий случай подержать Амедея до его возвращения. Он-де отвезет Эрико в Рентар, заодно уточнит, все ли нашлось. И вернется за Луисом. Есть время?

Время пока еще было. Луис написал, чтобы поторапливались, и принялся готовить свой побег.

Кони, в том числе и несколько сменных, оружие, одежда – для себя и Массимо, который не собирался оставлять друга.