– Если тебя это утешит, вероятнее всего, Матиас тоже мертв.

Нет, меня это не утешало. А если даже и так, я хотел сам в этом убедиться.

– Можно это как-нибудь выяснить?

– Это непросто. С обеих сторон много погибших и пропавших без вести. Но я знаю влиятельных людей, можно спросить.

– Правда?

– Конечно, правда. Многие перед тобой в долгу. Включая меня.

– Вы хорошо его знали? Моего отца? Долго пробыли с ним?

– Мы были в одной камере, и еще двадцать человек. Но вскоре его перевели на “Аргентину”.

– Почему?

Капитан Амат вздохнул, словно боялся этого вопроса.

– На “Аргентине” проводились… – Он опустил голову.

– Казни, – вырвалось у меня откуда-то из глубин сознания, словно мне необходимо было закончить эту фразу, чтобы что-то другое тоже завершилось.

Бывают моменты, когда ты взрослеешь и сам понимаешь это. Они навсегда остаются в памяти и знаменуют, что ребенок, каким ты был однажды, уже не вернется. На самом деле ты и сам не жаждешь его возвращения, потому что знаешь: это принесет ему только страдания. Ты становишься старшим братом предыдущего себя, ты должен преодолеть боль, но в то же время научиться жить с ней. Произнеся это короткое и жесткое слово, я чуть больше стал мужчиной и чуть меньше ребенком.

– Это было 15 апреля 1938 года. Вместе с ним расстреляли пятерых сотрудников СеЗИСа.

– СеЗИСа?

– Северо-западной информационной службы Испании.

– Как будто он был шпионом… – недоверчиво сказал я. – Абсурд.

– Гомер, твой отец думал только о тебе и о твоей матери. Постоянно твердил, что подвел вас. Когда ты открыл дверь камеры и сказал, как тебя зовут, я сразу понял, кто ты и зачем пришел. Отец гордился бы тобой.

– Гордился бы? Я целый год гонялся за призраком и… И чего ради? Чтобы узнать, что его расстреляли? – Я сжал кулаки.

– Сочувствую…

– А скажите мне вот что: имя, которое вы придумали…

– Я его не придумал. Николас Эредиа был одним из пленных. Семьи у него не было, друзей уже нет в живых. Никто не усомнится, что ты его сын. Упоминать имя твоего отца может быть опасно.

– Опасно? Вы же сами говорите, что он был франкистом.

– Нет, я только сказал, что он пытался помочь двум нашим.

– То есть вы хотите сказать, что республиканцы думали, что он мятежник, а мятежники думали, что он республиканец?

– Возможно.

– А кого он хотел спасти? Что за люди?

– Я не знаю. Но если ты на каждом углу будешь говорить, что ты сын Антона Барета, то рискуешь прослыть республиканцем. А в данный момент это очень опасно. Знаю, просить тебя отказаться от фамилии – не самое…

– Плевать я хотел на фамилию. И вообще на все, – сказал я запальчиво.

Разумеется, это было неправдой, и капитан Амат знал это.

– Хочешь жить у меня?

– У вас? Где?

– У меня дома. Или там, куда забросит по службе.

– По службе?

– Послушай, ты должен кое-что понять. Если, к примеру, ты убил одного республиканца, наверное, это еще не делает тебя франкистом, но если ты освободил из тюрьмы тридцать франкистов, все иначе. И если у тебя есть голова на плечах, ты этим воспользуешься. Ты сможешь свободнее передвигаться, у тебя будут преимущества, которые хотя и предполагают определенные обязательства, однако откроют перед тобой больше дверей, чем ты думаешь. Сейчас время быть разумным. Когда мир расколот надвое, хуже всего оставаться посередине.

– Отец говорил, что правду и баланс обычно стоит искать как раз посередине.

– И, вероятно, был прав, но во время войны проблема в том, что если ты посередине, то в тебя стреляют с обеих сторон.

Хотя мой скептицизм никуда не исчез, я всем своим существом хотел верить капитану. Так вот что случилось с отцом? Он держался середины и потому оказался под двойным огнем? Амат терпеливо ждал моего решения.

– Почему вы мне помогаете? Только не говорите, пожалуйста, что обещали моему отцу.

– Он бы никогда не попросил ни о чем подобном.

– Тогда почему?

– Потому что я сам себе это обещал в тот день, когда ты нас освободил. Послушай, Гомер, я не такой человек, что… У меня никогда не было семьи, и я не знаю, как… Видишь ли, единственное, что я знаю… Черт. – Он замолчал, собираясь с мыслями, а я обрадовался, что и он в чем-то несовершенен. – Смотри, мы с тобой оказались на одном перепутье. Я знаю, непросто было выжить в этом аду, и даже не представляю себе, что ты вынес, но теперь у тебя есть шанс все изменить.

– Но вы знаете, что я не из ваших.

– Гомер, а кто такие, по-твоему, франкисты?

– Те, которые убивают республиканцев.

– Ладно, я сам напросился. Не поверишь, но я тебя понимаю. Я не прошу тебя стать франкистом. Я прошу тебя быть разумным. Совсем недавно я сам был в отчаянной ситуации. Я только хочу сказать, что такой парень, как ты, сможет найти дорогу обратно, поверь.

– Пока ваши слова приносили мне только страдания.

– Знаю. И мне жаль, что так вышло.

– А если я не захочу жить у вас?

– Ну, тогда у тебя остается только два варианта. Отправиться в приют или сбежать. Что-то мне подсказывает, что второй кажется тебе предпочтительнее. Но позволь сказать еще кое-что. Ты давно уже выживаешь, как можешь. Не пора ли пожить, как хочешь? – Амат встал, слегка крякнув, словно беспокоили старые раны. Росту в нем было, наверное, метр восемьдесят. – Решай сам, парень, – заключил он вместо прощания, надевая фуражку. И зашагал прочь, слегка прихрамывая.

– А скажите, – крикнул я вслед, – сейчас, когда Барселона пала, мы наконец перестанем убивать друг друга, как думаете?

– Один знакомый сказал мне однажды: “Нужны новые люди, а не новые континенты”. – Амат отдал мне честь по-военному и развернулся.

Я смотрел, как он удаляется, и боролся с гордостью. Я прекрасно знал эту фразу. И не сомневался, что он знает, что я знаю. В это самое мгновение я понял, что буду жить у него. Потому что мне это нужно. Потому что действительно это было самое разумное. Потому что судьба свела нас. Потому что, вероятно, он мог привести меня к Матиасу. Потому что он был последним, кто видел отца в живых. Но прежде всего из-за фразы “Нужны новые люди, а не новые континенты”. Неопровержимое доказательство того, что отец говорил с ним. Это слова капитана Немо из “Двадцати тысяч лье под водой”. И капитан Амат знал, что этого более чем достаточно, чтобы покорить меня.

14. Невидимки

По лесу, окутанному