Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Благодаря Финистерре дни мои проходили не столь тоскливо. Царившее вокруг настроение тоже этому способствовало. Нам рассказывали, что люди стали доброжелательны и улыбчивы, в город вернулась щедрость, хотя многие по-прежнему жили среди развалин.
Я часто думал о Полито и о том, как он, должно быть, беспокоится, оттого что я не вернулся. Наверное, он без устали напрягает свои плутовские мозги. От отца известий тоже не было, я потерял единственный след, так что если поиски и раньше были трудными, теперь они казались мне невозможными. Но больше всего я страдал от потери медальона. Через что я только ни прошел, чтобы вернуть его, и вот…
Карменсита сказала, что из моей одежды уцелели только брюки, остальное выбросили за непригодностью: все было рваное, перепачканное в крови, а кроме того, ветхое и немодное – последнее наблюдение принадлежало лично Карменсите. Но, возвращая мне ручку Хемингуэя, найденную в кармане, и нож Томеу, которые она аккуратно хранила, пока я не пришел в себя, она клялась и божилась, что при поступлении у меня не было при себе никакого медальона. Я снова потерял его. Как Хлою, как Полито, как отца…
Однажды утром в палату шумно вошли человек двенадцать военных в безупречной форме, под аплодисменты и радостные возгласы других больных они приблизились к моей койке. Я сразу узнал среди них однорукого с уверенным голосом. Он обратился к одному из пришедших с ним:
– Вот этот мальчик, генерал.
– Так это ты спас тридцать три человека с “Уругвая”. Как тебя зовут, сынок?
– Гомер, сеньор.
– Я генерал Ягуэ, сынок, и я пришел сказать, что Испания перед тобой в долгу. Слух о твоем подвиге дошел до самого каудильо[25]. Весь народ гордится твоей храбростью и мужеством.
– Спасибо, сеньор, то есть генерал.
– Сколько тебе лет? – спросил тот с торжественной улыбкой.
– Шестнадцать.
– Всего шестнадцать! И ты доказал, что храбрее многих взрослых мужчин. Сержант сказал, ты хотел спасти отца. Это так?
Я кивнул, начиная беспокоиться. Генерал сел подле меня, лицо его омрачилось.
– К несчастью, сынок, твоему отцу не удалось спастись. Мы изучили все списки. Он вместе с другими героями боролся до конца, но силы оставили его прежде, чем армия вошла в город.
– Мой отец… умер?
Никто не смотрел мне в глаза. Только сержант – словно пытаясь сказать мне что-то взглядом.
– Боюсь, что так, Гомер, – сказал генерал, вставая. – Но наш долг – держаться стойко. Скоро мы устроим символические похороны всех павших, и я надеюсь, что ты сможешь присутствовать и быть среди воздающих честь. Среди прочих, и твоему отцу. Мы хотели бы, чтобы ты был с нами, сынок. Будущее для многих еще туманно – или таким его пытаются представить, – но если с нами будет юношество, молодежь, то тем самым мы передадим важное, обнадеживающее послание всей стране.
Что он такое несет?..
– Но… как вы узнали, что это мой отец? Вдруг вы ошиблись? А если…
– Сержант Амат хорошо знал его и все подтвердил. Я искренне соболезную.
– Твой отец, сержант Николас Эредиа, был моим другом, – подчеркивая имя, заявил однорукий, не дав мне слова сказать. – Он сделал все что мог для спасения семьи и родины. Ты не один, парень, вся Испания с тобой.
Кто этот Эредиа? О ком он говорит? Я открыл было рот, но тот снова перебил меня:
– Гомер, тебе надо отдохнуть здесь еще несколько дней, восстановиться, а потом я заберу тебя.
Он протянул мне руку и подмигнул, так чтобы никто из военных не видел. Я ничего не понимал, но, пожимая ему руку, почувствовал в холодном прикосновении что-то очень знакомое. И тогда он шепнул нечто, что мог расслышать только я, а потом добавил громко и четко:
– Спасибо, что спас мне жизнь, Гомер. Я в долгу перед тобой.
– Не… не за что, – пробормотал я, сбитый с толку.
Амат отошел на пару шагов, присоединяясь к своим, в то время как в моем кулаке осталось нечто, взывавшее к молчанию, как и просил сержант.
Генерал Ягуэ постарался объяснить мне мое положение. С учетом того, что я остался сиротой и мне всего шестнадцать, я должен отправиться в приют и жить там до совершеннолетия. Но, выдержав театральную паузу, генерал изложил альтернативу:
– Твоим новым домом может стать армия. Сержант Амат вызвался быть опекуном, пока тебе не исполнится восемнадцать, и таким образом ты избежишь жизни в приюте.
– Но… у меня есть дом, – возразил я.
– Сынок, война окончена, мы поднимаем страну из пепла. Где это видано, чтобы ребенок был оставлен на произвол судьбы, – заключил генерал тоном столь же ласковым, сколь и не терпящим возражений.
Мне хотелось сказать, что я уже видел, как в нашей прекрасной стране детей не только оставляют на произвол судьбы, но и бомбят с самолетов и морят голодом, позволяя умирать на улицах.
Я растерянно взглянул на Амата, и он знаками приказал мне не спорить. Военные стали церемонно прощаться со мной, по очереди пожимая руку, а затем толпой вышли, провожаемые взглядами медсестер.
Я остался лежать в полной растерянности. Жизнь ускользала из-под контроля. Я чувствовал себя подавленным, пока не раскрыл ладонь. Медальон Хлои снова вернулся ко мне! Но теперь другая загадка не давала покоя: кто такой сержант Амат? Зачем ему быть моим опекуном? Если он правда знал моего отца, почему назвал его Николасом Эредиа? И к чему такая таинственность? Однако прощальная фраза все меняла. “Ты еще поймешь”, – шепнул он. Проблема была в том, что я не выносил бездеятельного ожидания.
– Ну и делегация! – воскликнул со своей койки Финистерре, когда все ушли. – Ты же понял, чего они хотели, правда?
– Не очень.
– А я понял. Они хотят, чтобы ты был лицом их пропаганды.
– Какой пропаганды?
– Сам подумай. Сын солдата из армии мятежников в одиночку противостоит красным и спасает тридцать три человека от верной смерти. К сожалению, его горячо любимый отец пал жертвой жестокости республиканской армии.
– С этой точки зрения… Только мой отец никогда не поддерживал мятежников. Или это я так думал… Хотя я никогда не спрашивал.
– Это уже неважно. Если хочешь знать, что я думаю, то жить у однорукого сержанта
