class="p1">– А если нет?

Пётр гневно сверкнул глазами:

– А если нет, ты возьмёшь своих ребят, найдёшь его, где бы он ни прятался, и привезёшь сюда. Неважно, в каком состоянии, главное – живого! Сейчас свободен, понадобишься вечером.

Когда за Алексом закрылась дверь, Пётр криво улыбнулся, став похожим на хищника, получившего в награду долгожданную жертву. Будущие перспективы приятно радовали. Всё шло почти по плану, дело оставалось лишь за малым – заставить Кая вновь перейти на свою сторону. Улыбка тут же сменилась маской ненависти – именно в этом и заключалась вся проблема…

Глава 38. Становление младшего Ястреба

Глава 38. Становление младшего Ястреба

Кай пришёл в себя, когда за окнами уже было светло. Утро? День? Или близился вечер? Пошевелив пересохшими губами, он почувствовал жажду. Организм требовал воды, но во рту было сухо, как в пустыне. Глубокий вдох – дыхание оборвалось, так и не насытив лёгкие кислородом. Грёбаный мясник! Отточил удары на славу, а вот воткнуть нож глубже не хватило духу. Несколько сантиметров в живые ткани и пара минут медленной пытки – всё, на что оказался способным.

Рука рефлекторно коснулась ран – тугая повязка. Уголок губы подёрнулся в болезненной улыбке – значит, не бросила. Кай попытался открыть глаза, однако яркий свет заставил зажмуриться – не так быстро. Интересно, сколько вообще пробыл без сознания? Обратный отсчёт ведь уже начался… Кай закрыл глаза.

Две недели на возвращение к прошлой жизни и своему статусу – от этой мысли внутренности стянуло узлом, но даже если вывернет наизнанку – другого пути нет. Теперь нет… Тем более когда вопрос встал ребром: жизнь или смерть. Её жизнь. Единственное, что нужно было сделать перед уходом, это объясниться, чтобы она не считала чудовищем, а что до остальных – всё равно.

– Саш…

Связкам едва удалось вытолкнуть звук. Горло прорезало словно стеклом.

– Саш…

Она тут же показалась в дверях гостиной – уставшая и бледная – молча прошла к дивану, не говоря ни слова, накрыла ладонью лоб. Кай следил за её движениями, понимая, что на диалог рассчитывать не стоит: чудо, что вообще не побрезговала прикоснуться.

– Саш… – прошептал, не сводя с осунувшегося лица глаз.

Тишина и полное отсутствие какой-либо реакции. Она взяла со столика стакан с водой и помогла сделать несколько глотков. Когда вернула его на место, занялась кровавой повязкой – по-прежнему молча, как будто находилась в комнате одна.

– Долго я…

– Сутки. Ты был без сознания сутки. Бредил и стонал. Если бы не пришёл в себя сегодня, я бы отправила тебя в больницу. Не хочу быть виноватой в твоей смерти, хоть ты и заслужил.

Боже, неужели произнесла это вслух?

– Нам надо поговорить. Мне… – исправился тут же Кай. – Мне надо. Мы можем поговорить?

– Не стоит. – Голос был таким же безэмоциональным, как и лицо. – Нет смысла. Всё, что нужно знать, я знаю. Детали – не интересны.

– Саш…

– То, что я помогла тебе, ничего не значит. – Она взяла со стола заготовленную повязку, ножницы и аптечку. – Как только тебе станет лучше, хочу, чтобы ты ушёл. Навсегда. – Тихий голос дрогнул, а по щекам покатились слёзы. – Я хочу, чтобы ты исчез из моей жизни и больше никогда в ней не появлялся.

Ложь – слёзы подтверждали это. Ей было больно. Кай поднял тяжёлую, как камень руку.

– Не прикасайся, – резкий голос заставил остановиться. – Пожалуйста. Не трогай меня.

Справедливо, но чертовски больно: больнее, чем тяжёлый ботинок богатого мажора на изувеченном ножом теле. Кай опустил руку, но глаз не отвёл:

– Ты права. Я – тьма, мрак, топь. Всё, что рядом, убиваю. Превращаю белое в чёрное, но я не сам выбирал такую судьбу.

Она молчала, аккуратно снимая кровавую повязку с его ран.

– Помнишь, я говорил, что моей матери больше нет? – Кай нахмурился. – Как и ты, она была светом. Светом, который для меня погас в двенадцать лет.

Саша застыла, но по-прежнему не говорила ни слова.

– Я до сих пор не знаю, чем она помешала, почему её так стремительно убрали из моей жизни. У меня даже фотографий не осталось. Всё, что было, это детские поблёкшие воспоминания. – Губы плотно сжались в тонкую нить. – Сначала я пытался бунтовать, но все попытки тут же пресекались – силой, словом, подкупом.

Чем больше погружался в воспоминания, тем тяжелее становилось подбирать нужные слова.

– Спустя некоторое время моя детская обида на отца стала уходить, а через пару лет и вовсе исчезла. Алекс сделал всё возможное, чтобы отвлечь меня от мыслей о матери. Только став достаточно взрослым, я понял: братская любовь была ни причём. Это всё отец – он хотел перетянуть меня на свою сторону, чтобы перестать быть в моих глазах врагом. Именно тогда были созданы «Ястребы». – При упоминании пернатых на лице Кая отразилось отвращение. – Сначала ими называли членов одноимённого спортивного центра, где тренировали начинающих спортсменов. Бокс и рукопашный бой – всё было легально, никаких нарушений. – Он холодно ухмыльнулся. – Однако вскоре, как и всё, за что брался отец, этот центр превратился в подпольный бойцовский клуб со всеми присущими ему атрибутами: тотализатором ставок, богатыми зрителями и профессиональными бойцами, а ещё чуть позже к ним добавились подставные бои, чтобы можно было содрать больше денег.

Руки Саши замерли. Прошло несколько секунд, прежде чем она снова продолжила заниматься раной.

– «Ястребы» набирали популярность, и уже через пару лет о них знали везде, – продолжил Кай, едва заметно сморщившись, когда девушка стала накладывать стяжки. – Молодёжь грезила, чтобы попасть в их доблестные ряды. Когда Алексу исполнилось восемнадцать, отец назначил его официальным руководителем, а тот, недолго думая, потянул меня за собой. Мне тогда было четырнадцать. Я забыл обо всех обидах, упиваясь известностью и купаясь в лучах славы старшего брата. – Кай покачал головой. – Ещё бы! Быть столичной звездой, сыном Петра Бестужева и братом старшего Ястреба – спортсмена, действовавшего чемпиона, а по совместительству ещё и лидера всей этой пернатой братии. О таком мечтали все. – На лице появилась презрительная ухмылка. – Я спал и видел, как меня принимают под крыло крутые ребята, начал заниматься спортом, грезил о чемпионском титуле. Я пропадал в спортивном центре часами. И, наконец, в восемнадцать меня официально клеймили птичьей