— Я вот тут принес вам газету «Toronto Mirror», как раз недельной давности. Вы ее для правдоподобности с собой возьмите в буфетную и читайте.

Шаховской посмотрел на газету.

— И записка! — воскликнул Алябьев.

— Какая записка?

— Вам принесут записку, в которой назначат встречу, если до вечера все пройдет благополучно и согласно нашему плану. Кто и когда вам ее доставит, я сказать не могу. В записке будут указаны время и адрес. Когда пойдете на Малоохтинский, не забудьте взять ее с собой. В саквояж кроме приманки ничего не кладите. Вас непременно будут обыскивать, не нужно лишних вещей, они могут вас выдать.

Дмитрий Иванович кивнул на саквояж желтой кожи, стоявший на столе.

— Там ничего и нет, можете сами убедиться.

Он решительно не ожидал проверки, но Алябьев подошел, щелкнул замком, заглянул. И улыбнулся.

— Что ж это вы? Бриллианты так в чашке и оставили?

Шаховскому и в голову не пришло их перекладывать! Настолько неправдоподобной, корявой, глупой казалась ему вся затея, еще несколько дней назад представлявшаяся блестящим планом спасения отечества! И накладные усы — последний штрих, — как насмешка, и газета недельной давности, и этот роскошный номер в гостинице «Европа» походили на реквизит и декорацию к второсортному водевилю, и сам он в роли то ли шпиона, то ли тайного агента, субчик в полосатых брюках!..

Хорошо, Варвара не видит.

— Хотя, может быть, это даже и правильно.

— О чем вы?

— О чашке. Производит впечатление правдоподобия. Обещали чашку бриллиантов, вот, пожалуйста, чашка!.. Все честь по чести.

— Алексей Федорович, я согласился на предложение Петра Аркадьевича только для того, чтобы предотвратить кровопролитие и новую волну насилия в России. Поверьте мне, ни в каком другом случае…

— И вы мне поверьте, князь! Всякий раз, когда наступает этот самый «случай», как вы изволите выражаться, приходится выбирать между скверным и очень скверным! Ни разу еще не было, чтоб выбрать между хорошим и чересчур хорошим. Вам ваша роль не по душе, да оно и понятно. Вы депутат, привыкли с трибуны выступать, а не таиться и в накладных усах дефилировать. Ежели дело благополучно закончится, бог даст, вам больше никогда в жизни не придется совершать ничего подобного, да и об этом забыть поскорее.

— А если забыть не удастся? Совесть не позволит?

— Так вы ей объясните, совести-то, что по-другому никак не получалось поступить. И так плохо, и эдак нехорошо. Только я одно знаю, князь, — тут Алябьев улыбнулся, — как ни плох закон, как ни дыряв, все равно поступать должно только по закону. В парламенте дебаты вести — милости просим, а на железной дороге людей взрывать мы не позволим.

— Если бы так не опоздали с парламентом, если бы раньше-то народ свой послушали, может быть, не было бы никаких взрывов!

— Согласен. Только сейчас-то что делать?

— Видимо, то, что мы и делаем, — желчно сказал князь. — Представление разыгрывать, чтоб ничего не подозревающих людей в ловушку заманить!..

— Так ведь преступники они! Или мы их, или они нас.

— Впрочем, Алексей Федорович, это я, скорее, сам с собой дискутирую. Решение давно принято, теперь нужно до конца идти.

— Неплохо бы еще живыми остаться, — договорил Алябьев, в зеркале поймал взгляд Шаховского и усмехнулся. — Если что, как говорится, не поминайте лихом.

— И вы тоже.

— Значит, в буфетную и больше никуда. С Богом!..

Алябьев тихо притворил за собой дверь, и Шаховской, то есть Семен Михайлович Полозков из Канадского Доминиона, остался один. Некоторое время он смотрел из окна на Невский проспект, ожидая, когда из-за угла появится котелок Алябьева, не дождался, посмотрел в зеркало, передернул плечами брезгливо, уселся и развернул газету. Читать не смог.

…Как с ней договориться, с совестью-то?! Что именно ей сказать, чтобы она поверила? Как убедить ее в уместности этого маскарада и представления, в необходимости участия в тайной операции? В Думе, которую хоть и шатает из стороны в сторону, хоть и недовольны ею со всех сторон и того гляди разгонят, а все честнее получается! По закону, как выразился только что депутат Алябьев, оказавшийся секретным агентом.

В половине пятого Семен Михайлович спустился в буфетную, спросил чаю, сел в самый темный угол и наставил усы на канадскую газету недельной давности. Посетителей было не слишком много, и сколько он ни вглядывался из-за газетного полотна, разобрать, кто из них «наблюдатель», не мог. Двое, по виду присяжные поверенные, пили чай и громко обсуждали сегодняшний день в Думе. Старик, похожий на камергера, читал «Русский инвалид», вздыхал и хмурил брови. Дамы, одна помоложе и другая постарше, ели пирожные, переговаривались по-французски и делали замечания девочке лет двенадцати, изнемогавшей от скуки. Франт в белом галстуке за колонной пил шампанское и качал ногой, и не сразу Семен Михайлович узнал в нем знаменитого поэта.

…Может, ошибается секретный агент Алябьев? Нет никакого «наблюдателя»?

Чай отчетливо отдавал новейшим немецким клеем, усы подмокли, и то и дело его тянуло почесать под ними губу, но страшно было, что отвалятся.

«Что будет завтра в это время? В пять часов вечера? В Думе будет идти очередное заседание, какие-то люди станут пить чай в буфетной гостиницы «Европа», на Невском будет шуметь толпа и двигаться экипажи, а что станется со мной?.. Даже если не случится ничего особенно страшного и я останусь жив, что со мной станет? Кем я буду завтра в пять часов вечера, если не умру?»

Странная штука — согласование времен. Как согласовать прошлое, настоящее и будущее, чтобы получилось нечто цельное, без пропастей и разрывов? И чтобы во всех временах остаться собой, не изменив себе в чем-то главном? И что есть главное?.. Служение? Любовь к отечеству? Но ведь «господа революционеры» тоже служат своему делу и уверены, что поступают правильно, а он, князь Шаховской, не уверен ни в чем!.. Он собирается выманить их из логова — вон даже приманка приготовлена, — для того, чтобы убить. Да, да, он сам не станет стрелять и висельных приговоров подписывать не будет, но ведь в конечном итоге он отправится сегодня на Малоохтинский для того, чтобы… убить. Вот и получается — насилие в ответ на насилие, кровь за кровь. Что там отец Андрей говорил о милосердии и о том, что свет не рождается из тьмы?

Кажется, он как-то не так говорил, но сейчас князь не мог вспомнить, как именно.

В минуту итогов, а может быть, и расплаты за сегодняшнее придется отвечать, и не только перед самим собой, вот в чем дело. И ответы не удастся подготовить заранее, вызубрить наизусть, прежде необходимо будет их искать, докапываться, взвешивать на внутренних весах собственных представлений о порядочности, чести, долге.

Оставшийся до вечера день прошел худо, в тяжелых мыслях и почти в горячке. Шаховской знал, что «на дело» все равно идти придется, о чем бы он сейчас ни думал, как бы ни осуждал себя за неблаговидную, почти шпионскую роль. Опять выходило кособоко — прав Столыпин, который на террор отвечает казнями, но он не может быть прав, потому что казни только распаляют гнев, все равно что рану лечить, поливая ее кислотой!..