– Миледи, королева требует вашего присутствия.

– Моего присутствия?! – изумилась я. Неужели я не ослышалась?

– Да, миледи, – ответил паж. – Я провожу вас к ней.

Я кивнула и последовала за ним кротко, как ягненок. Мы шли по саду в банкетный павильон. Его задрапировали большими полотнищами белого хлопка и осветили хитроумными устройствами; благодаря им на стенах колыхались тени в виде римских богов и богинь. Церемониймейстер объявил о моем приходе; несколько голов повернулись в мою сторону. Юнона стояла на другом конце павильона, рядом с Гертфордом, чьего взгляда я старательно избегала. Я глубоко присела в реверансе перед Елизаветой, которая, продержав меня в коленопреклоненной позе дольше, чем следовало, жестом приказала мне встать и подозвала меня поближе.

– Мы собираемся допустить вас во внутренние покои. – От ее улыбки веяло холодом; она понизила голос и почти зашипела: – Вы едва ли заслуживаете такой привилегии, леди Кэтрин!

Я чувствовала, как все прислушиваются, стараясь угадать, о чем она говорит.

– Не знаю, как выразить свою благодарность вашему величеству… – начала я, но она меня перебила:

– Мы только собираемся, учтите; ничего еще не решено. Посмотрим!

Она играла со мной. Ей нравятся такие игры, она любит показывать силу – не могу забыть, как она целый час продержала на ногах бедняжку Джейн Дормер в ожидании аудиенции, хотя Джейн была уже на сносях и едва могла стоять. Говорят, испанцы пришли в ярость; происшествие едва не вызвало дипломатический скандал. По мнению Юноны, Елизавета хотела наказать Фериа за меня. Интересно, родила ли Джейн Дормер?

Я скромно поблагодарила королеву, и она отпустила меня, небрежно махнув рукой. Я старалась пятиться, опустив глаза в пол, но, несмотря на внешнее подобострастие, я испытывала радость. Я как будто вытянула из колоды козырную карту, ведь до последнего времени мне выпадали одни двойки да тройки. Услышала, как Кэт Астли что-то неодобрительно пробурчала, но мне было все равно, что думает обо мне Кэт Астли, пусть она и фаворитка королевы. Мне приходилось иметь дело с женщинами похуже, чем она. Я видела, как присутствующие перешептываются и косятся на меня. Всем было любопытно, что сказала мне королева.

Мне вручили фарфоровую тарелочку.

– Переверните ее, – посоветовала Маргарет Одли, новая герцогиня Норфолк, с которой я оказалась рядом. – Посмотрите, какая у вас надпись. У всех они разные, – она показала мне обратную сторону своей тарелки, где что-то написано по-латыни.

– «Moribus et forma conciliandus amor», – с трудом прочла я, уже не в первый раз пожалев о том, что в свое время пренебрегала уроками латыни, предпочитая глазеть в окно на папиных пажей, которые тренировались в стрельбе из лука.

К счастью, Маргарет Одли перевела надпись сама:

– «Любовь умиротворяет, если добыта хорошими манерами и красотой».

– Королева высокого мнения о вас, – сказала я, краем глаза наблюдая за Гертфордом, который беседовал с Фрэнсис Мотес.

– Да, похоже, – ответила она. – Хотя между моим мужем и… ее ставленником, – она прикрыла рот веером из перьев, чтобы никто, кроме меня, не слышал ее слов, – возникли разногласия. – Под «ставленником» она, по-моему, имела в виду Дадли. – Норфолк, – продолжила герцогиня, – считает, что выскочка не дает королеве сделать хорошую партию. Мой муж поддерживает Габсбургов. А вы какого мнения?

– Я согласна, – ответила я. Откровенно говоря, я особенно не задумывалась над тем, за кого в конце концов выйдет замуж королева, хотя, похоже, сейчас никто ни о чем другом не говорил. Однако ее слова напомнили мне о моей собственной «блестящей партии» и о письме Мэри с предостережениями.

– Покажите вашу надпись, – предложила Маргарет Одли. Я не сразу вспомнила, о чем она, и вопросительно посмотрела на нее. Она взяла у меня тарелку, перевернула ее и прочла: – «Amicos tuos prope et inimicos tuos propius tene». – Разумеется, латынь для меня – темный лес.

– Но это не пословица, – удивилась она. – Правда… похоже на Макиавелли. А может быть, еще до него это сказал кто-то из древних римлян. Но нет, не может быть, чтобы слова предназначались вам – ни в коем случае. Должно быть, вам дали не ту тарелку. – Посмотрев поверх моего плеча, она добавила: – Меня зовет Норфолк. Простите меня, леди Кэтрин; муж не любит ждать. – И она ушла, оставив меня в недоумении.

Я разыскала Юнону и показала надпись ей:

– Что здесь написано?

Она поморщилась, прочитав надпись, и едва заметно покачала головой.

– Что здесь написано?

– «Держи друзей близко…» – начала она.

– «…а врагов еще ближе», – закончила я шепотом. – Ах, Юнона, не смотри на меня так озабоченно! – Я положила руку ей на плечи. – Всем известно, что мы с Елизаветой терпеть друг друга не можем. И все же только что она сообщила, что, возможно, вернет меня во внутренние покои. Хотя, скорее всего, она просто играет со мной.

– Так вот что она тебе сказала! Китти, это поистине хорошая новость! – Она улыбнулась, правда, мимолетно. – Но «враг» – сильное слово!

– Юнона, она всего лишь играет. Предупреждает, чтобы я вела себя хорошо. – Тем не менее я подозревала, что королева каким-то образом проведала о моей «блестящей партии» и теперь хочет присмотреться ко мне, прежде чем нанести удар. Я отбросила эту мысль, наблюдая, как шепчутся присутствующие – руки приложены к ушам, удивленно поднятые брови. – Что они говорят? – обратилась я к Леттис Ноллис, стоящей справа от меня; она только что услышала новость от Фрэнсис Мотес.

– Надпись на тарелке Дадли гласит: «Audax ad omnia femina…»

– Леттис, по-английски, пожалуйста, – попросила я.

– «Женщина, которая любит или ненавидит, способна на все». – Леттис хихикнула. – Представляете? И еще говорят, – заговорщическим тоном добавила она, – что у жены Дадли опухоль в груди, и они ждут…

– Это я слышала, – выпалила я, не дожидаясь окончания.

Для меня была невыносима мысль о бедной Эми Дадли и ее болезни – а муженек и Елизавета ждут ее смерти, чтобы пожениться. Подумать только, а многие, в том числе Гарри Герберт, называют меня жестокой! На такое бессердечие я не способна…

Музыканты заиграли гальярду; вначале вступили только флейта и барабан. Дадли подал руку королеве; ко всеобщему удивлению, она согласилась. Когда Дадли вывел Елизавету на середину зала, Норфолк и Сесил, стоящие наискосок от меня, переглянулись. Мы все расступились. Они начали танцевать, не сводя взглядов друг с друга. Дадли в серебристо-розовом дублете и гладких черных чулках напоминал мне петуха в курятнике. Он делал нужные па, самодовольно улыбаясь. Я заметила, как он по-хозяйски гладил Елизавету по щеке, как его рука обвивала ее талию. Впрочем, то же самое видели все, ведь он ничего не скрывал. Ему как будто было все равно, что страдает репутация королевы. Судя по всему, ее саму тоже не заботило ее доброе имя. Сесил смотрел на них с каменным лицом.