Джой не знала, долго ли играл Индиго и сколько простоял в дверях Джон Папас. Она повернулась, лишь услышав негромкий дребезжащий голос:

— Позвольте? И кто это у нас тут?

Индиго мгновенно перестал играть, резко развернулся к Папасу и поклонился, не отрывая рога от губ.

— Он вас искал, — сказала Джой. После отзвучавшей музыки собственный голос показался ей чужим и чересчур громким. — Его зовут Индиго.

— Индиго… — протянул Джон Папас. — Твои родители встретились в Вудстоке? Хиппи, а? — шутка прозвучала странно — как-то безжизненно. Старый грек смотрел на мальчишку, и видно было, что он его узнал. Лицо старика побледнело, а глаза расширились — не сильно, но заметно. Все тем же ровным тоном Джон Папас произнес:

— Что это у тебя? Покажи.

Индиго поклонился и протянул серебристо-голубой рог хозяину магазина. Джон Папас медленно протянул руки и принял рог, не отрывая взгляда от мальчика. Грек явно удивился, не найдя клапанов. Он поднес рог к губам и подул — сперва легонько, потом сильнее и сильнее, — но так и не извлек ни единого звука. В конце концов побагровевший и раздраженный — что и неудивительно — Папас сказал:

— Сыграй еще.

Продолжая улыбаться, Индиго взял рог обратно.

— Думаю, он просто не для всякого.

Мальчик развернул рог так, чтобы он смотрел на переплет старомодного окна над входной дверью, и заиграл мелодию, простенькую, словно птичья песенка. Но ее милая непритязательность напугала Джой — девочка даже представить себе не могла, что можно так сильно испугаться. Волосы на затылке встали дыбом, кожа на скулах и губах натянулась до боли, а желудок скрутило от холодной тяжести. Рог пел, не нуждаясь в отверстиях, чтобы строить свою мелодию, музыка лилась и плясала, непрестанно меняясь: то посвистывала детской жестяной дудочкой, то снова превращалась в отдаленный голос, наполовину слившийся с музыкой, одновременно и манящий, и насмешливый.

Рядом с Джой застыл Джон Папас. Старый грек учащенно дышал. Рот его приоткрылся, а голова покачивалась в такт музыке. Когда мелодия умолкла, Папас спросил, глухо и хрипло:

— Что это за вещь? Где ты ее взял?

— Она моя, — отозвался Индиго. — Я принес ее издалека.

— Должно быть, синтетика, — бросил Джон Папас. — Никакой природный материал не может создать такого звука. Это моя профессия, парень, и я в этом разбираюсь.

Индиго, не отвечая, шевельнул рукой, словно собирался спрятать рог обратно под ветровку. При виде этой картины у Папаса вырвался хриплый полувздох-полустон, как будто его ударили в солнечное сплетение. За полгода, пролетевшие с того момента, как Джой впервые переступила порог этого магазина, девочка ни разу не слышала, чтобы старый грек издал подобный звук или чтобы у него на лице появлялось выражение такой боли.

— Что ты хочешь за него? — тихо спросил Папас. Он снова потянулся за серебристо-голубым рогом и уронил картонный стаканчик — Джой запоздало сообразила, что хозяин магазина выполнил свое обещание и принес ей кофе. Стаканчик упал на пол, и горячие капли брызнули на ногу Джой, но девочка не шелохнулась.

Джон Папас встряхнул головой, явно пытаясь вырваться из плена грез, и тихо произнес:

— Я покупаю. Говори, сколько ты хочешь, — на этот раз его греческий акцент был куда заметнее обычного.

Индиго заколебался, впервые выказав признаки неуверенности.

— Он очень дорого стоит, мистер Папас.

Старый грек облизнул губы и произнес:

— Я жду.

Лицо Индиго по-прежнему сохраняло неуверенное — и даже обеспокоенное — выражение, и тогда Папас повторил, уже погромче:

— Ну, давай, говори — чего ты хочешь? Сколько?

— Золото, — сказал мальчик. — Я хочу золото.

И Джон Папас, и Джой удивленно уставились на него. Индиго слегка попятился и крепче сжал рог.

— В моем… моей стране нет такой штуки, как деньги, — сказал он. — Нельзя что-нибудь купить или продать за кусочки бумаги, как делаете вы. Но я много путешествую, и я знаю, что золото ценят повсюду. Вы должны заплатить мне золотом.

Джой громко рассмеялась.

— У мистера Папаса нет золота! За кого ты его принимаешь — за пирата?

Индиго повернулся к ней, и Джой отступила на шаг.

— Ни у кого больше нет золота, — сказала она. — Господи, про него только в книжках пишут!

Но Джон Папас вскинул руку, приказывая Джой молчать, произнес:

— Подожди, девочка, — а потом обернулся к Индиго. — Ну? И сколько золота?

К Индиго почти мгновенно вернулась его холодная самоуверенная улыбка.

— А сколько у вас есть?

Старый грек открыл рот и тут же закрыл обратно. Индиго же продолжал:

— Если золото и редкость, этот рог — еще большая редкость. Уж поверьте мне.

Джон Папас долго молчал, глядя на подростка, потом кивнул и произнес:

— Подожди здесь.

С этими словами он развернулся и исчез в полумраке мастерской. Джой услышала, как открылась и закрылась дверь крохотной комнатушки, служившей Папасу канцелярией. Джой осталась наедине с Индиго. Девочке сделалось неловко, как будто ей поручили занимать какого-нибудь занудного родственника. Она уставилась в пространство, стараясь не встречаться взглядом с тревожащими глазами Индиго. Через окно витрины Джой открывался вид на скучную, разомлевшую от жары улицу. Мимо со скрежетом проносились машины. Время от времени захваченные уличной толчеей случайные прохожие проскакивали совсем рядом с витриной и тут же удалялись — словно рыбки, кружащие по аквариуму. Но в отсвете мимолетной улыбки Индиго до тошноты привычный заоконный мир начинал казаться таким же нереальным, как тот мир, куда каждый день исчезали родители Джой. Джой искренне обрадовалась, услышав, что Джон Папас возвращается.

— Золото! — произнес старый грек. — Ты хочешь золота, паренек? Ну так Папас покажет тебе золото!

Под мышкой Папас держал деревянную шкатулку, длинную и почти плоскую. Она напоминала этюдник, с какими ходят художники, — даже пятна краски наличествовали. Когда Джон Папас поставил шкатулку на прилавок, Джой услышала, как внутри что-то звякнуло, глухо и тяжело. От этого звука у Джой запершило в горле. Казалось, что никакой замочной скважины в шкатулке нет, но Джон Папас все же воткнул куда-то маленький ключик с двойной бородкой и бесшумно повернул. Потом он откинул крышку, и Джой увидела, что шкатулка наполовину заполнена старинными монетами, размером от десятицентовика до серебряного доллара. На некоторых красовались какие-то изображения и надписи, другие были стерты, как галька на берегу, но все эти монеты имели тускло-желтый оттенок, тот же, что у латунных петелек шкатулки. Монеты были совершенно сухими, но все же от них исходил едва уловимый запах сырости. Они пахли землей.

— Драхмы, — сказал Джон Папас. — Гинеи, кроны, соверены, полуорлы. Тут есть и дукаты, и дублоны — как в пиратских книжках! — Боже милостивый — даже моидоры! Этого хватит за рог, даже с лишним.