Зато когда Иван Филиппович захотел купить машину «Москвич», его жена «Москвич» надменно отвергла, потребовав покупки «Жигулей». В результате никакой машины не было куплено вообще, зато супруги целый год ежедневно ругались по этому поводу, обвиняя друг друга в несговорчивости и угрожая разводом.

Как подумаешь, что виной тому были обыкновенные селедка и хрен…

Долго жили они так, раня друг друга своей непримиримостью, пока избыток продолжительных лет, копившийся постепенно и незаметно, не утишил их дух и не привел их существование в зыбкое, легко нарушимое равновесие.

В пожилом возрасте Иван Филиппович радикально переменил свои политические взгляды, переметнулся от коммунистов к демократам и часто ратовал в семье за свободный рынок, вступление в ВТО и свободу слова. К этому времени Олимпиада Петровна постепенно перекрестилась в завзятую коммунистку и оттого сильно противилась свободному рынку, не допущала мужа вступать в ВТО, а свободу слова в своей семье вообще мечтала изничтожить на корню.

И когда Иван Филиппович включал вечерние новости, его супруга, незаконно завладев телевизионным пультом, переключалась на мексиканский сериал, где были нежные возлюбленные, любовь, нетяжелые жизненные трудности и счастливые развязки приятных страданий — то есть все, чего не было в ее жизни, исключая разве сами трудности и страдания.

Иван Филиппович в семейных спорах часто настаивал на своем хрупком здоровье и на этом основании требовал снисхождения к себе и усиленного питания. Однако Олимпиада Петровна ему не верила, утверждала, что он здоров как бык и непременно ее переживет, на что Иван Филиппович сильно обижался, даже немного плакал и обещал, что не переживет, пусть она даже не просит. Но Олимпиада Петровна фыркала, что не попросит ни за что, пусть и не надеется. Иван Филиппович, разобиженный, охая, отворачивался к стене, в то время как его жена, постанывая, отворачивалась к окну.

А потом, когда Олимпиада Петровна заболела тяжелой болезнью, она все твердила, что скоро умрет, а Иван Филиппович в пику ей твердил, что она нипочем не умрет и что умирать глупо и неразумно, потому что он все равно умрет первым.

Но Олимпиада Петровна всегда поступала глупо и неразумно.

Ввиду своей неминуемой кончины она заказала себе гроб, который оставила в доме дожидаться подходящего случая. И хотя гроб жал ей в бедрах и она могла втискиваться в него лишь боком, так как за время болезни сильно раздалась в теле, она все равно очень его любила, вытирала с него пыль и старательно полировала лаковые деревянные грани. И всегда прогоняла оттуда кота Пафнутия, когда тот устраивался там вздремнуть.

Понятное дело, Иван Филиппович гроб не любил и даже терпеть его вида не мог. Поэтому он никогда не прогонял из него кота и даже, наоборот, подсаживал в домовину эту любящую уют тварь и прижимал ее своей старческой рукой, когда та вырывалась и царапалась, требуя свободы. Однажды он попытался продать гроб на сторону, но Олимпиада Петровна спасла свое последнее пристанище в самый драматический момент, когда сосед Палыч, подговоренный ее противоречивым мужем, уже тащил со двора драгоценную домовину.

В этот миг, впервые за пятьдесят шесть лет вооруженного противостояния доведенный до крайней точки, Иван Филиппович во всей красе развернул свой аспидский характер.

— Или я, или гроб! — заявил он супруге, с очевидными намерениями сжимая в руке топор.

— Ах так! — воскликнула Олимпиада Петровна, хищно прищурив плохо видевшие к старости глаза. — Тогда… Тогда я…

Она не договорила, потому что в этот самый момент умерла. Иван Филиппович не сомневался, что она сделала это только чтобы не расставаться с ненавистным ему гробом.

Как он рыдал на похоронах, как плакал! Он обливался слезами и упивался своей скорбью. Глядя на его метания у одра супруги, соседи дивились. «Надо же, — говорили они, — всю жизнь как собаки жили, а оказывается, тоже любили друг друга». И плакали, наблюдая стенания оставленного старика.

И хотя Олимпиада Петровна всю жизнь просила мужа похоронить ее в коломянковом сером платье, он похоронил ее в шерстяном синем, которое ей не шло, потому что синий цвет излишне подчеркивал желтоватую кожу покойной. И хотя она просила похоронить ее в могиле в восточной части кладбища, возле своих родителей, он похоронил ее в западной части кладбища, возле своих предков. И хотя жена просила его не городить никаких помпезных памятников, он соорудил над ее могилой грандиозный монумент из розового гранита, потратив на его сооружение все совместно нажитые средства.

А потом каждый день ходил на ее могилку, плакал и звал ее тонким жалостливым голосом.

— Липа, Липа, — плакал он, сморкаясь и отирая бежавшие ручьем слезы.

Но Олимпиада Петровна не отвечала ему. Конечно же только из своей обычной супружеской вредности.

Нет, не желаю вас, политических агитаторов, даже на порог пускать! Мало имею интересу до современной жизни и жгучих проблем бытия. Даже и не наблюдаю плавное проистечение событий в грядущее, потому как жду скорейшего перехода в мир иной для воссоединения с обожаемой супругой Олимпиадой Петровной, с которой прожили душа в душу и ни разу даже не поссорились за пятьдесят шесть лет совместного бытования.

(Олимпиада Петровна с того света: «Старый пень, что ты несешь? Не видишь разве, гражданин приличного вида и содержания, может, насчет прибавки к пенсии сообщить имеет. Может, он сахар подмоченный с уценкой распространяет, а ты его с порога гонишь! К тому же мне на том свете скучно и оченно интересно послушать про последние события в ваших земных палестинах».)

Да… Пятьдесят шесть лет душа в душу, разве на это способна нынешняя молодежь? Разве дождешься такого от вас, быстроногих быстроделов? Да вам же даже остановиться некогда, чтобы с человеком по душам покалякать, меняете супругов быстрей, чем стриженая девка успеет косу заплесть. Хоть на моего соседа Вовика Кукушкина взглянуть — и то тошно становится. Да если бы я столько женщин пускал в свою жизнь, то давным-давно бы окочурился, безвозвратно потеряв дыхание жизни. Скажу вам, если хотя бы одна столь противоправная попадется, как моя Липочка (царство ей небесное, пусть земля ей станет асфальтом), то вживе с ума сойдешь, не успеешь даже встретить старость.

(Олимпиада Петровна: «Что ты несешь околесину, старый? Противоправной меня обзываешь, хотя за всю жизнь я тебе слова поперек не сказала и всегда единым духом с тобой жила, а теперь не могу с того света достойно на поклеп ответить».)

Вы уж простите, молодой человек. Вечно Липочка меня перебивает, уж такой характер, ничего против этого сделать нельзя… А насчет Кукушкина, соседа моего, — это же любопытное дело! Женился-то он на Ленке-медичке, да только она и двадцати годов с ним не вытерпела, сбежала с дитями. Очень приятная была женщина, медицинский работник. Изящного телосложения, приятной внешности и скромного характера.

(Олимпиада Петровна: «Что ты брешешь, старый пень? Поперек себя шире, скверного нраву и всегда помои под наш плетень выливала! Медсестра… В морге бы такой медсестре работать!»)