функциональный характер стенки, обусловленный поворотом в сторону большей практичности, который произошел в советском дизайне интерьера в постсталинский период[517]. В то же время стенка и телевизор вместе положили начало вуайеристской революции в советском жилище.

Стенка как разновидность мебели соединяла в себе шкафы из массивного дерева и со стеклянными дверцами. Последние превращали ее в зрелищный объект: гордые обладатели стенок изо всех сил старались заполнить застекленные полки вещами, обладавших высоким социальным статусом: фарфоровыми сервизами, хрусталем, ценными сувенирами. Все эти предметы были дефицитом; покупка стенки и таких престижных товаров, как сервиз из ГДР или богемское стекло, требовала находчивости, связей (блата), везения и терпения. Бывшие советские туристы часто упоминают, как доставали эти ценные предметы и привозили их в СССР[518]. Драгоценные сервизы и хрусталь ставили на стол только в самых торжественных случаях несколько раз в году; все остальное время они пребывали за стеклянными дверцами, словно в витрине домашнего музея: их не трогали – на них любовались.

Стенка и телевизор способствовали реорганизации гостиных позднесоциалистической эпохи по законам визуального наслаждения. Понимание пространства советского жилища в вуайеристских терминах не было чем-то новым. Присущее советскому «среднему классу» в послевоенные годы пристальное внимание к домашнему очагу, описанное Верой Данэм в книге «В сталинское время» (In Stalin’s Time), в значительной мере было связано с желанием создать домашнюю обстановку, в которой предметы советского быта в сочетании с телами образовали бы «маленький, веселый, светлый рай». Однако в условиях послевоенного дефицита всего, кроме разве что товаров первой необходимости, создать такой рай было практически немыслимо, и, как показывает Данэм, функцию изображения быта в прекрасных вымышленных интерьерах взяла на себя художественная литература конца сталинской эпохи[519]. Сьюзан Рид и Стивен Харрис, в свою очередь, показали, что в постсталинскую эпоху быть современной социалистической личностью стало означать иметь квартиру с современной обстановкой[520]. Именно предметы домашней утвари своим современным видом выражали социалистическую идентичность вместе со своими владельцами (а иногда вместо них). Перформативность советских интерьеров сама по себе подразумевала присутствие вуайеристского взгляда, не принадлежавшего хозяевам квартиры, а сформированного практическими пособиями и художественной литературой. Ирина Крюкова, анализируя историю дизайна интерьера в постсталинскую эпоху, описала этот процесс в пространственных категориях – как преобразование советской квартиры из места, где домашняя утварь заслоняла обзор и мешала движению, в проницаемое пространство, радовавшее глаз:

«Занимая ‹…› непомерно много места, она [мебель послевоенного десятилетия. – А. Г.], кроме того, создавала еще зрительное ощущение тесноты, превращала комнаты в мрачные коридоры, узкие щели ‹…› До сих пор еще в должной мере не оценена та невероятной трудности работа архитекторов, художников, конструкторов, целых заводских коллективов, которая в короткие сроки в конце 50‐х – начале 60‐х годов привела к решительному преобразованию мебельного дела ‹…› Каждый предмет мебели, казалось, старался стать незаметным, сжаться в объеме ‹…› Господствующими линиями стали горизонтали и в меньше степени – вертикали, все стремилось превратиться в плоскость»[521].

Перемена в обстановке советской квартиры проложила дорогу превращению ее обитателей в телезрителей. Стенка с открытыми и застекленными полками способствовала созданию эстетически привлекательного пространства, поскольку в ней можно было устроить домашнюю выставку фарфора и хрусталя – своего рода маленький Эрмитаж. Благодаря массовому производству и импорту телевизоров и стенок эта культурная установка перешла с дискурсивного уровня на материальный. Изображения интерьеров в практических руководствах, типичные фотографии советских гостиных и их кинематографические аналоги воплощали заложенный в их композиции вуайеристский взгляд, не встречающий помех, в стандартном ракурсе показывая телевизор и «плоскости» новой мебели.

У этой тихой домашней революции оказалось еще одно важное последствие: она изменила статус книги в жилом пространстве. Советские социологи отмечали, что наличие собственного телевизора резко сокращало количество свободного времени, проводимого за чтением книг и журналов. В социологическом исследовании, проводившемся в 1965–1968 годах среди городских советских семей, упоминалось, что в семьях, у которых есть телевизор, телевидение вытесняет книги и журналы[522]. Вместе с тем в официальной иерархии советской культуры книги сохраняли главенствующее положение, а «общение с книгой» как «высшая и незаменимая форму интеллектуального развития человека» – слова Александра Твардовского на XXI съезде КПСС – всячески поощрялось через все каналы государственной пропаганды[523]. Наличие качественной домашней библиотеки считалось хорошим тоном, поэтому на полках советских стенок книги гордо выставляли рядом с сервизами и хрусталем. Однако превращение советского жилища в пространство визуального наслаждения и сокращение количества времени, отводившегося на чтение, породили новую тенденцию в обществе: многие приобретали книги не чтобы их читать, а чтобы заполнить ими пространство – как предметы интерьера. В среде позднесоветской интеллигенции об этой тенденции зачастую презрительно и с беспокойством отзывались как о стремлении покупать книги «под цвет обоев», то есть как о проявлении тщеславия[524]. Те, кто выносил такие пренебрежительные суждения, не учитывали, что наличие дома книг, выставленных на всеобщее обозрение, было обязательным условием социалистической идентичности. Их беспокоило, что многие советские граждане все чаще отрицали способность книг преобразовывать личность и проводили все больше времени перед телевизором. Советский телевизор же, став обыденным и привычным предметом, вступил в отношения симбиоза не только с другими вещами, но и с людьми, живущими в доме, где он обосновался.

Новые ритмы жизни

С триумфом завоевывая советские жилища в 1960‐е и 1970‐е годы, телевизор буквально приковывал к себе их обитателей. Советский телекритик Владимир Саппак так описывал этот процесс в 1962 году: «Телевизор был куплен и сразу же повел себя весьма агрессивно. Захватил весьма заметное место в нашей не такой уж просторной квартире (ему отвели в столовой лучший угол), а затем очень скоро не менее прочно водворился и во всем строе нашего домашнего быта. Передачи смотрели каждый вечер. Смотрели все подряд. Даже когда было неинтересно ‹…› Перед боязнью пропустить нечто „самое интересное“, быть может, сенсационное сникали все. Магия „бесплатного зрелища“ уже властвовала над нами»[525].

Притягательность телевизора – его способность заставлять людей неподвижно застывать перед экраном – не зависела от содержания передач, как с некоторой горечью заметил Саппак. Налицо было и его физическое влияние: телевизор активно способствовал новой болезни позднего социализма – сидячему образу жизни, который советские врачи окрестили гиподинамией. Их все больше, особенно с конца 1970‐х годов, беспокоило, что досуг перед экраном становился непосредственной причиной сердечно-сосудистых заболеваний и избыточного веса[526]. Но источник недуга мог принести и исцеление, и в середине 1980‐х годов часть телезрителей, неподвижно просидевших перед экраном не одно десятилетие, вдруг поднялись с места и начали делать перед телевизором зарядку. Заставить советских телезрителей шевелиться удалось физкультурным передачам.

В 1985 году в статье для журнала «Телевидение и радиовещание» Александр Иваницкий, в 1973–1991 годах возглавлявший