– Ты живешь здесь один? – спрашиваю я, когда он закрывает за нами дверь.

– Сейчас да. Я живу здесь время от времени.

Планировка этажа очень простая – комнаты смежные, и когда Пабло идет на кухню, я следую за ним. Я рассматриваю его – он еще похудел, но в то же время стал более мускулистым. Он кажется мне более привлекательным, чем при нашей первой встрече. Словно за время пребывания в горах с него слетело все лишнее и осталось лишь самое необходимое. Его кожа стала темнее, а волосы чуть длиннее, чем диктует мода. Его лицо снова свежевыбрито – сегодня в Гаване носить бороду слишком опасно, это сразу привлечет внимание Батисты.

Я не могу перестать смотреть на него, мне хочется ущипнуть себя. Это же не сон. Его не было целый месяц, я скучала по нему целый месяц, а теперь мы здесь одни.

– Ты хочешь чего-нибудь выпить? Или перекусить? У меня в буфете есть немного еды. – Он ухмыляется. – Предупреждаю, домашнее хозяйство – не мой конек.

Я отрицательно качаю головой.

– Может быть, присядешь? – Он выходит из узкой кухни и жестом указывает на выцветший диван, задвинутый в угол крошечной комнаты.

Слева от меня в дверях кухни стоит Пабло. Справа – еще одна комната. Я могу различить край матраса, покрытого темно-синим покрывалом, и пару брюк, лежащих на краю кровати, от этого зрелища меня охватывает трепет.

Я могла бы оправдать свое решение тем, что сейчас в Гаване сгущается неопределенность, каждый выстрел, каждый взрыв, каждый акт протеста толкают нас все ближе к краю пропасти, и я не знаю, что готовит завтрашний день. Я могла бы оправдать себя тем, что моя жизнь полностью вышла из-под контроля. Пламя от спички, зажженной несколько месяцев назад, разгорелось и поглотило меня целиком. Я могла бы найти множество оправданий своей любви, но, в конце концов, сейчас это уже не имеет никакого значения.

Он здесь.

Я люблю его.

И больше нет ничего.

Я оставляю Пабло стоять в дверях кухни, а сама направляюсь в спальню. Сердце мое колотится, а колени трясутся под платьем.

Его взгляд обжигает мою кожу.

Может быть, кто-то решит, что я сейчас совершаю глупость, но что же еще остается нам в этой жизни, как не право на глупости? Кто знает, что ждет меня впереди?

Я останавливаюсь в метре от кровати. Ее очертания проступают в угасающем дневном свете. Я стою спиной к Пабло. Я делаю глубокий вдох, затем еще один, мои пальцы дрожат, когда я собираю волосы, перекидываю их через плечо и начинаю расстегивать пуговицы на спине.

Я слышу, как он ступает по ковру. Я слышу его дыхание.

Пабло останавливается.

Я уже отдала ему свое сердце, но то, что происходит сейчас, имеет не меньшее значение. Или, может быть, я просто немного нервничаю.

Его губы скользят по моему затылку, я чувствую прикосновение его пальцев, и в памяти всплывает та первая ночь, когда мы стояли во дворе дома Гильермо. Пабло расстегивает пуговицы одну за другой, и я ощущаю легкое дуновение, когда поток воздуха касается кожи. Закончив с застежками, он целует мою спину и разворачивает меня к себе.

– Ты уверена? – спрашивает Пабло напряженным голосом.

– Да.

Он наклоняется, и я обнимаю его за плечи, поглаживаю спину между лопаток, наслаждаясь ощущением его тела и его запахом. Он прижимается лбом к моему лбу, его глаза закрыты.

– Я люблю тебя, – шепчет он.

Я резко зажмуриваюсь. Всего три слова, но какой мощной силой они обладают.

– Я тоже тебя люблю.

* * *

Мы лежим в постели рядом друг с другом, простыни переплелись вокруг наших тел. Я впервые в жизни разделась перед мужчиной, и несмотря на то что этим мужчиной был Пабло, я чувствую себя немного скованно. Я лежу на животе, положив голову на подушку, и смотрю на него.

Его рука скользит вниз по моей спине, пальцы гуляют вдоль моего позвоночника – ощущение, одновременно успокаивающее и волнующее. Я зарываюсь головой в подушку, пытаясь подавить очередной смешок.

– Я сдаюсь, я больше не могу этого выносить.

Пабло улыбается, обнимает меня и прижимает к себе, зарываясь лицом в мои волосы.

– Я уже говорил тебе, как сильно люблю тебя? – спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему лицом.

– И как же?

В моем дразнящем тоне сквозит нотка серьезности. Между нами так много различий, но я знаю, что именно восхищает меня в нем – его страсть, честность и вера в свои убеждения. А что же восхищает его во мне?

– Я люблю тебя всем своим существом, – отвечает он. – Ты моя единственная надежда. Я так долго боролся, что почти забыл, какой была моя прежняя жизнь. Забыл, кем я был, когда работал простым адвокатом в Гаване, был братом, сыном, другом. Когда я с тобой, я вновь становлюсь тем, кем был раньше. Становлюсь человеком, у которого была надежда, человеком, который не был окружен смертью. Я хочу быть достойным тебя – хочу быть добрым, благородным. Хочу быть человеком, преданным своей стране и своей семье. Теперь ты моя семья, Элиза. Ты умна, добра и верна мне. У тебя есть вера и мужество, и ради тебя я хочу становиться лучше. Я хочу, чтобы ты мной гордилась. Я хочу быть мужчиной, которого ты смогла бы полюбить.

Я хочу того же – быть той, кем он восхищается. Как и он, я хочу бороться за то, во что я верю. Благодаря ему я становлюсь храброй.

– Я люблю тебя, – шепчу я. – Я буду всегда тебя любить.

Пабло берет меня за руку, его губы скользят по моему безымянному пальцу, на котором нет кольца.

– Я бы хотел, чтобы ты носила на своей руке мое кольцо. Я бы хотел, чтобы все его видели, – говорит он, прижимаясь губами к моей руке.

Мое сердце колотится от услышанных слов.

– Я тоже этого хочу.

С каждым днем нам становится все труднее сохранять тайну, но с каждым днем его борьбы против Батисты риск растет.

Пабло медленно гладит мой лоб, его пальцы нежно касаются моего лица.

– Ты волнуешься, – говорит он.

Нет никакого смысла лгать ему.

– Так и есть. Что будет дальше? Неужели на этом все закончится? – грустно отвечаю я.

– У нас все впереди.

– Разве у нас есть будущее?

– Мы будем вместе стареть. Будем одной семьей. Будем наблюдать за тем, как у наших детей появляются собственные дети. Будем засыпать вместе и вместе просыпаться каждое утро.

– Ты действительно веришь, что это возможно?

– Я надеюсь, что так будет. Если нет, то за что тогда мы боремся?

– Насколько плохо обстоят дела там, в горах? Мы слышим разные вещи, но с Батистой невозможно понять, где правда, а где ложь. Он всем затыкает рты.