Власть в городе переходила из рук в руки, но Макаревич вел свои лекции. Менялась страна, менялись правительства, и студенты, и сами законы, и все же аудитория № 13 пребывала неизменной. И в более поздние годы, в пору советских законов, а затем немецких указов Ганса Франка и снова советских законов, Макаревич корректировал свой курс с учетом новых реалий. Завершив лекцию, мастер выживания выходил из здания юридического факультета, шел по улице Драгоманова, мимо университетской библиотеки, поднимался в гору, к дому 58, который он выстроил для себя. Входил в дом и оставлял весь внешний мир снаружи.

В 1926 году Лемкин защитил диссертацию. Примерно в то же время он закончил перевод повести Бялика и книгу о российском и советском уголовном праве, предисловие к которой написал Юлиуш Макаревич{292}. Времена были тяжелые – как в политическом, так и в экономическом смысле: маршал Пилсудский совершил переворот и сверг демократически избранное правительство. Однако альтернатива – национальные демократы Дмовского, антисемиты – казалась Лемкину еще хуже.

Через две недели после переворота внимание Лемкина привлекло очередное политическое убийство, касавшееся его довольно близко: жертвой стал антибольшевистский глава недолговечной Западно-Украинской народной республики, провозглашенной в 1918 году и тогда же скончавшейся. Генерал Симон Петлюра был застрелен в Париже на улице Расина. Что еще хуже, убийцей оказался Самуил Шварцбард, еврейский часовщик, решившийся отомстить за еврейские погромы, инициатором которых он считал Петлюру. Суд над Шварцбардом превратился в очередную сенсацию – спустя шесть лет после дела Тейлиряна, – и Лемкин пристально следил за ним по газетным публикациям{293}. В числе свидетелей фигурировали знаменитые писатели: Израэль Зангвилл от обвинения, Максим Горький от защиты, но самые важные показания дала медсестра Хая Гринберг из украинского Красного Креста, заявившая, что своими глазами видела погром в феврале 1919 года, когда солдаты Петлюры убивали евреев под музыку военного оркестра.

Присяжным понадобилось меньше часа, чтобы объявить Шварцбарда невиновным, а его преступление непредумышленным. «Нью-Йорк таймс» сообщала, что в зал суда набилось четыреста зрителей – «белобородых евреев центральной и восточной Европы, коротко стриженных девиц-эмансипе и украинцев со славянскими чертами лиц», и все они приветствовали вердикт «криками “ура” в честь Франции»{294}.

Удовлетворен таким исходом был и Лемкин: «Они не могли ни осудить Шварцбарда, ни оправдать его», – писал он{295}. Невозможно карать того, кто мстил за «сотни тысяч невинных соплеменников, среди которых были и его родители». Но суд не мог и санкционировать «готовность брать закон в собственные руки во имя моральных устоев человечества». С точки зрения Лемкина, изящным решением было объявить Шварцбарда временно невменяемым и отпустить.

Лемкин следил за судом из Варшавы, где он в ту пору работал секретарем апелляционного суда (а до того недолгое время был секретарем суда и прокурором в Бережанах, в шестидесяти милях к востоку от Львова). Эти два процесса способствовали вызреванию его мысли под руководством профессора Макаревича. «Медленно, но верно», вспоминал он, в нем крепла решимость создать новые международные установления для защиты национальных групп. Работа в варшавском суде могла послужить для него отправным пунктом, а кроме того, для приобретения «влияния и последователей» он писал книгу за книгой{296} и заслужил репутацию ученого юриста – это способствовало карьере.

К тому времени как Гитлер пришел к власти, Лемкин уже шесть лет работал прокурором. Мальчик из деревни под Волковыском вошел в избранное общество польских юристов, судей и политиков. Он опубликовал книги о советском Уголовном кодексе, системе наказаний в фашистской Италии и о революционной польской амнистии{297} – в книгах его описательная сторона превалировала над анализом. Нашелся и новый наставник – Эмиль Станислав Раппапорт, член Верховного суда Польши, основатель Вольного польского университета в Варшаве, где преподавал и Лемкин.

В то же время Лемкин участвовал в работе Лиги Наций по созданию общего уголовного права, ездил на конференции, обрастал контактами по всей Европе. Весной 1933 года, обдумывая намеченную на октябрь встречу в Мадриде, он написал брошюру, предлагая новые международные законы для борьбы с «варварством» и «вандализмом»{298}. Эти законы нужнее прежнего сейчас, утверждал Лемкин, когда в отбрасываемой Гитлером тени множатся злодейства против евреев и других меньшинств. В «Mein Kampf» он видел «план истребления», и теперь, когда раболепный рейхстаг наделил Гитлера диктаторскими полномочиями, этот план мог быть осуществлен.

Лемкин, идеалист и практик, верил в способность правильных уголовных законов предотвращать преступления. С его точки зрения, договоры о меньшинствах были неадекватны, и он выдумывал новые правила, которые защитят «жизнь народов», искал способы предотвратить «варварство», уничтожение групп, «вандализм», то есть действия, направленные против культуры и исторического наследия{299}. Эти идеи не были совсем уж оригинальными – они проистекали из концепции Веспасиана Пеллы, румынского ученого, выдвинувшего идею «универсальной юрисдикции»: он предлагал наделить национальные органы всех стран правом судить за наиболее серьезные преступления (шестьдесят лет спустя «универсальная юрисдикция» в отношении пыток вынудила сенатора Пиночета предстать перед британским судом). Лемкин не ссылается на более раннюю работу Пеллы об «актах варварства или вандализма, представляющих общую угрозу», но признает, что именно его румынский предшественник составил список преступлений, к которым следует применять «универсальную юрисдикцию» (пиратство, рабовладение, торговлю женщинами и детьми, наркотрафик). Брошюру Лемкина опубликовало официальное издательство Лиги Наций – «Педон», располагавшееся в Париже на улице Суффло.