— Следовательно, вы принимаете это положение дел и не хотите его изменить?

— Нет, хочу. Однако при условии, что мы не угодим из огня да в полымя и не останемся там до скончания времен!

— Но если каждый из нас решит забиться в укромный уголок, кто же должен будет закатать рукава и разломать эту клетку? Видимо, будем ждать появления мудреца!

— Разумеется. И не просто мудреца, а совершенного мудреца, прекрасного и нежно любимого всеми нами.

— Аму-оглы, но разве вы не слышите звук кнута, который ходит по спинам, разве вам не больно от звуков выстрелов, которыми бьют в головы приговоренных к смерти? Разве вы не видите, как диктатор перекачивает богатства нации прямо в брюхо западных капиталистов? Не знаете, что самое наше дорогое расхищается? Разве, Маш Аму-оглы, вы не слышите стоны матерей, чьих сынов приговорили к смертной казни?

— Камель, дорогой мой, в Сиблане есть источник воды, который с силой вырывается из-под скалы и течет, как река. Из-под этой скалы вырывается и звук рыдания, очень похожий на рыдание женщины. Рыдание матери, которая постоянно, день и ночь, плачет. И ни на миг не прекращается этот звук, ни плач не останавливается, ни родник не пересыхает. Вода этого источника — горькая, похожая по вкусу на слезы.

— Так и что, Маш Аму-оглы, что вы хотите этим сказать?

— Имеющий уши — слышит. В Сиблане есть и озерцо, из которого словно бы выскакивает белый конь и мчится по отрогам и гривам гор и громко ржет. Голос его разносится далеко, и другие кони, которые его слышат, начинают бить копытом землю и рваться с места.

— Но какая связь этого с тем, что я говорю?

— Связь есть кое-какая, нужно только увидеть ее.

— Поздно уже, Маш Аму-оглы. Я Исмаила для того привел, чтобы он послушал игру твою на таре, а не наши утомительные разглагольствования!

— Ты сам виноват в этом, душа моя! Пытаешься меня, старика, сдвинуть с места и не можешь!

Он, посмеиваясь, встал с места, вышел в другую комнату за таром. Вернувшись, сел и начал играть, прижимая тар к груди, закрыв глаза. Вскоре Исмаил почувствовал, как спина его, позвонки заболели и слегка задрожали. Постепенно ему начало казаться, что он слышит голоса, слышит плач истока реки и ржание коня, ночью появляющегося из озера, — и вот конь с высоко поднятой головой и развевающейся гривой летит по горному склону и ржет, и следом слышится ржание сотен и тысяч других коней.

Исмаила бросило в жар. Пот смочил лоб. Рыдание подступило к горлу, слезы навернулись на глаза. Он закрыл глаза и отдался звучанию тара. Слезы медленно и свободно текли из его глаз по щекам, прочерчивая горячие щекочущие линии. Вскоре плечи его начали вздрагивать. Он опустил голову и внутренней стороной ладони вытер слезы.

Через некоторое время Маш Аму-оглы опустил свой тар и глубоко вздохнул. Щеки его покраснели, а глаза увлажнились. Он посмотрел на Исмаила и, увидев его взволнованность и смятение, спросил:

— В чем дело, Исмаил, зачем же так?!

Исмаил хрипло ответил:

— Ничего, я в порядке.

— Уж не влюбленность ли привела тебя в наш город?

— Я сам себя не помню, Маш Аму-оглы, что меня сюда привело и зачем.

— Вот я и говорю — мы для многих вещей не знаем истинной причины.

Камель встал.

— Маш Аму-оглы, не хотим вас слишком задерживать. Если вы не против, мы откланяемся.

— Наоборот, оставайтесь ночевать, без церемоний.

Исмаил тоже встал и с признательностью и любовью посмотрел на хозяина дома. Он ничего не мог сказать, только улыбался. Аму-оглы предложил:

— Ты оставайся, Исмаил, побеседуем.

— Беседой вашей невозможно пресытиться.

Солнце уже садилось, когда они ушли от Маш Аму-оглы.

Он еще не отнял палец от звонка, а испуганная мать уже открыла дверь, словно она сидела прямо за дверью и ждала его. Увидев Исмаила, она не дала ни слова сказать — обеими руками обхватила его шею и целовала его, не останавливаясь, и плакала. Даже дверь за собой не дала ему закрыть самому. Негромко умоляла пощадить ее.

— Где ты был, сокровище, сердце, дорогой мой, свет очей моих, сила духа моего…

И к Исмаилу рыдания подступали.

— Извини, что, не предупредив, уехал.

— Теперь ты если куда уедешь, то только через мой труп, я этого больше не вынесу.

— Хорошо, мамуля. Но теперь-то я вернулся, так не плачь!

Мать с трудом заставила себя прекратить рыдания. Солнце еще не взошло. На улице, кроме чириканья воробьев, не слышалось ни звука. Исмаил вошел в комнату, усталый и невыспавшийся. Вернулся он автобусом. Взгляд его упал на Махбуба. Тот сладко спал. Махбуб за последнее время сильно вырос, лицо его обрело мужественность, пушок над губой появился. Он спокойно дышал. Исмаил нагнулся и поцеловал его в лоб. Махбуб вздрогнул и неразборчиво пробормотал что-то. Исмаил сказал со смехом:

— Вставай, дуй за маковым хлебом, завтракать будем.

Махбуб во сне перевернулся на живот, поднял одно плечо и что-то заворчал.

— Ты переодевайся, я сама куплю, — сказала мать.

Исмаил со смехом ответил:

— От недосыпа аппетита нет. Вначале выспаться, потом — кушать.

Через несколько месяцев он выходил из мечети после вечернего намаза вместе с имамом-предстоятелем. Осенние холода держали многих людей дома. Хаджи кутался в свою абу.

— … Библиотека как?

— Хорошо, посещают активно. У нас записано более пятисот человек.

— Слава Аллаху, только будьте осторожны, режим взбесился. Мечети пытаются контролировать.

— Будьте спокойны. Мы настороже.

От квартала хаджи до мечети — полчаса пути. Ходил он всегда одной дорогой, неспешным ровным шагом.

— Я хотел посоветоваться, с вами, хаджи, получить ваше указание.

— Слушаю вас.

— Дело в том, что профессия банковского работника мне не по душе, я чувствую, что зарабатываемые мной деньги нечисты. Большинство акций банка принадлежит бахаистам[38]. Мне кажется, что, работая там, я служу им. Я не хочу, чтобы мои деньги были грязными.

Хаджи молчал. Слышался только стук о дорогу его туфлей с загнутыми носами.

— Если уйдете оттуда, на что будет существовать ваша семья?

— Нет других источников дохода. Если моего не будет, все рухнет.

— Ну, это нежелательно. Вы в любом случае должны работать.

— Но я уже не могу больше, мне кажется, я лью воду на их мельницу.