– Видимо, математик он действительно хороший, – из какой-то сложной позы сказал Валера.

– Я сейчас отнесу эти свои сочинения и вернусь, подожди, – сказала Татьяна.

А мне вдруг стало грустно-грустно… Как-то тоскливо и душно. Что-то огромное начало шевелиться в груди. Подступило неожиданное осознание прощания.

– Татьяна Александровна, – виновато сказал я, – давайте сейчас попрощаемся, ладно? И я побегу. У меня на самом деле ещё столько дел… Два экзамена ещё… а осталось всего девять дней…

– Конечно, конечно! Беги!.. – растерянно сказала Татьяна, быстрее обычного моргая маленькими глазами. – Сама не люблю долго прощаться… я у твоих родителей узнаю, как твои дела, как успехи… Позвоню и узнаю… Номер твой у меня есть… Ты обязательно напиши. Все будут рады. И возвращайся. Нам без тебя будет очень трудно… Договорились?

– Договорились, – неожиданно сдавленным голосом сказал я.

Она обняла меня тонкими, сильными, сухожилистыми руками и поцеловала в щёку.

– Ну, беги! – сказала она, наклонив голову и глянув поверх очков в действительности не маленькими близорукими блестящими глазами.

– Простите, – прошептал я, – вы идите, я с Валерой попрощаюсь…

– Правильно, – сказала она и подмигнула. – Всё! Мы простились.

Она быстро-быстро ушла. А я подошёл к Валере, который стоял у балетного станка, забросив на него ногу, прижавшись к ней всем туловищем, головой и обхватив ногу руками.

– Пантомиму не бросай, – не меняя позы, сказал он. – Это твоё. Уж поверь… А если решишь бросить, бросай и не вспоминай, понял? Раз и навсегда… Иначе изведёшься…

– Валера, – перебил его я, – а я думал о том, о чём ты меня попросил… Знаешь… Мне кажется, что лучше всего завершить «Парус» тем, чем ты его начинаешь…

– Как это? – выпрямившись и опустив ногу, спросил Валера.

– Ты начинаешь тем, что парус висит без ветра. Парус обвис, он даже не парус, а тряпка… Так?

Валера совершенно по-детски кивнул.

– Потом налетает ветер, – продолжил я, – парус оживает, он полон жизни, он летит… Ну а потом… Пусть ветер снова стихнет, и парус опять обвиснет без жизни, как тряпка… Но в ожидании нового ветра… По-моему, очень просто, ясно и грустно.

По глазам Валеры было видно, что он уже думает, как можно технически и пластически исполнить то, что я предложил.

– Я подумаю, – рассеянно сказал он.

– А я пошёл, – сказал я. – Спасибо тебе огромное!

– Тебе спасибо! – ответил Валера. – Не пропади в этом мире.

Я протянул ему руку, а он манерно, но искренне обнял меня своими выразительными пантомимическими руками.

Выходя из зала, я зачем-то обвёл его взглядом… За окном заметно стало вечереть. Я не знал, что больше не побываю в этом зале никогда. Не знал, что больше не увижу никогда Валеру, не узнаю, где он и как, не буду знать, что с ним, жив ли…

Просто тогда я ещё не знал значения слова «никогда».

Уходил я на военную службу в погожий выходной день. Сибирское солнце если светит, то уж не шутит. На призывном пункте громко играла музыка. Марши сменяли радостные военные песни.

Накануне я не находил себе места. Не мог ни сидеть, ни стоять. Мне нужно было что-то делать, чтобы не думать о предстоящем. Дело в том, что я никогда надолго из дома не уезжал. Ни разу не был в пионерском лагере. Один раз попробовали родители меня отправить в такой лагерь, сказали, что там будут новые друзья, спорт, палатки и костёр. Я нафантазировал себе всё это и буквально сам рвался. Меня туда привезли, оставили, а через три дня родителям позвонил директор лагеря и попросил меня срочно забрать. Я не смог ходить в зловонный деревянный туалет с дырой, в которой находилась адски вонючая, булькающая бездна. Я не смог спать в одной комнате с семью лютыми мальчишками, которые в лагере были не в первый раз, и они сразу у меня всё стащили, а что не стащили, то отобрали. И я не стал есть ничего в лагерной столовой.

За день до отправки в армию я заехал к дедушке с бабушкой, посидел у них, поел. Потом сходил в знакомую парикмахерскую и впервые постригся наголо. Голова стала сразу чувствительная, беззащитная и очень приятная на ощупь. Послонялся по городу. С кем-то повстречался. Не помню с кем.

Все дела были сделаны. Экзамены и зачёты сданы, необходимые документы оформлены. Делать было нечего. Но внутри всё трепетало и тряслось. Читать или слушать музыку не получилось бы. В тот день я купил и съел много мороженого.

Домой пришёл вечером. Родители тоже себе не находили места. Это было невыносимо. Каждый раз, проходя мимо зеркала, я вздрагивал от удивления, не в силах свыкнуться со своей безволосой, совершенно белой головой. Мои любимые усы при этом чернели, как уголь. Тогда я пошёл и сбрил их.

Я не видел себя без усов минимум года три. Лицо моё стало совсем другим. Я смотрел в зеркало и думал: «Зачем же я, дурак, не сделал этого раньше?! Так намного лучше для пантомимы. Вот Татьяна и остальные удивятся…» Тут я опомнился и вспомнил, что Татьяна, если и удивится, то только через два года. Но усы я решил больше не носить никогда…

Увидев меня без усов, мама заплакала, хотя много раз просила их сбрить.

Ближе к полуночи мы все вместе несколько раз проверили и вещи, которые я брал с собой. Мама расспрашивала коллег, у которых сыновья служили, и составила рекомендованный список… Бритвенный станок и запас лезвий к нему, зубная щётка и паста, шампунь, катушка белых и катушка чёрных ниток, большой кусок мягкой белой ткани, чтобы подшивать воротнички. Это маме кто-то посоветовал. А ещё чёрные носки с десяток пар, чёрные трусы, штук пять… Всё мама купила новое, лучшее из того, что можно было найти. Одежду посоветовали надеть ту, что не жалко, потому что всё равно выдадут форму. Мама собрала бы мне ещё и шапку, рукавицы и валенки, даже в преддверии лета.

Сам я себе взял на службу сборник стихов Валерия Брюсова из серии «Малая библиотека поэта». Эдакое полукарманное издание. Мне тогда казалось, что мне нравится Валерий Брюсов. А также я полагал, что, несмотря на трудности и тяготы военной службы, смогу перед сном или на привале почитать стихи. Мне тогда хотелось начать учить стихи наизусть, знать их много, но времени не хватало именно на заучивание. Вот я и подумал, что поучу Валерия Брюсова. За два года выучу всю книжку.

Наивные мама, папа и я. Прекрасные! Какие дивные у нас были представления о жизни, о мироустройстве и о людях.

Все, что мама собрала мне на военную службу, исчезнет в одну секунду. Будет отнято и поделено. Только зубная щетка, которой я пользовался в дороге, и томик Валерия Брюсова будут не глядя выброшены в мусор и грязь. Но даже если бы эта книжка у меня сохранилась, то всё равно через неделю пребывания на службе я не нашёл бы в себе никакой причины, смысла и сил эту книжку открывать, а если бы открыл, то не смог бы ни слова понять. Поэзия и то, что там происходило, были совершенно не сочетаемы.